Тихона. Сторонники патриарха считали, что путь к возможному объединению лежит через обязательное покаяние обновленцев в «грехах» учиненного ими раскола, а затем уже их судьба будет определена церковной властью. Следует подчеркнуть, что, хотя «тихоновцы» и вступили в контакт с обновленцами, но общей позиции в отношении «объединения» у них не было. Наряду с теми, кто готов был на уступки обновленцам, сильно было влияние и тех, кто не допускал и мысли о каких-либо уступках, и требовал прекращения всяких переговоров. В частности, такую позицию занимала группа иерархов и духовенства, объединившихся вокруг епископа Феодора (Поздеевского), пребывавшего на покое в московском Даниловом монастыре.
…С утра 25 августа патриарх распорядился, чтобы в Донской пригласили митрополита Сергия (Страгородского), который уже некоторое время жил в Москве и неоднократно просил о встрече с патриархом. Утром в квартире митрополита неожиданно раздался телефонный звонок. Незнакомый голос произнес: «Приезжайте, патриарх ждет вас».
У ворот Донского монастыря Сергия встретил архимандрит Неофит, секретарь патриарха. По дороге к Святым воротам, к домику патриарха, он быстро-быстро проговорил: «Святейший страшно утомлен, слаб. Ему надо хорошенько сегодня отдохнуть, поскольку завтра очень хлопотный день – тезоименитство патриарха, предстоят службы, встречи с приехавшими со всех концов России иерархами, но все же с вами он хотел встретиться. Однако я вас прошу, – архимандрит как-то по-детски строго посмотрел на Сергия и завершил фразу: постарайтесь занять у Святейшего не более десяти минут!»
Получив такой своеобразный инструктаж, Сергий вошел в дом и поднялся в патриаршую келью. Тихон, обложенный подушками, полулежал на диване, прикрыв глаза. На придвинутом вплотную столике – пузырьки, графин с водой, какие-то медицинские приборы, фотокарточка отца – Иоанна Беллавина, протоиерея собора в Торопце. Сейчас, после более чем годовой разлуки, патриарх казался сильно постаревшим, изнемогшим. Митрополит кашлянул, желая привлечь внимание. Тихон открыл глаза и, подавшись вперед, негромко произнес:
– Рад, рад вас видеть, владыка. Хорошо… хорошо, что вы пришли.
– Ваше Святейшество… – Сергий приблизился к дивану и неожиданно для себя самого опустился на одно колено. – Ваше Святейшество… – От нахлынувших чувств он не мог более произнести ни слова.
– Ну что вы, что вы… Присаживайтесь поближе, – произнес несколько смутившийся патриарх, указывая на стоящий рядом стул.
– Справившись с волнением, Сергий произнес: «Ваше Святейшество, благоволите служить с вами… завтра, в день вашего небесного покровителя Тихона Задонского?»
– Да как же, как же так сразу «служить»? Вы ведь согрешили перед Церковью… в обновленчество ушли. Нет, нет, так запросто… принять обратно, нет… не могу.
– Так оно и не так. Нет греха на мне. Не совершал я против Церкви предательства. Лишь формально был с ними, да и то лишь чтобы спасти и сохранить распадающуюся Церковь… И был ли путь-то иной?
– Иной путь… – повторил вслед за Сергием патриарх и после некоторого молчания заключил: был, и многие вступили на него, хотя и сопряжен он с трудностями и мучениями. Не отказались они ни от меня, как главы Церкви, ни от святого православия, завещанного нам предками, берегли и берегут его. До сего времени терпят лишения ради нас, на свободе пребывающих. А вы, владыка, в слабости своей забыли о них, и обо мне, и о Церкви. Послужили вы к тому же большим соблазном многим нестойким и слабым духом. Скольких совратили ваши поступки в пропасть обновленчества?!
– Простите, – выдохнул Сергий.
Патриарх приподнялся, сел. Из-под одной из подушек достал какой-то смятый листок. Положил на колени, разгладил. «Вот, – обратился он к митрополиту, – извольте, привет от страждущих. Прочтите!»
То было письмо от узников Соловецкого лагеря, ставшего местом заключения для ссыльного духовенства. «Нас, ссыльных, – начал про себя читать митрополит, – здесь становится все больше и больше. Прибывают с каждым пароходом миряне, иереи, иерархи. Живем в гостинице монастыря, исполняем посильные для нас работы. В пять утра ежедневная литургия – пока дозволяют. Пару раз разрешали служить в храме. Живем на казенном пайке. Спасибо не забывшим нас: кто продукты присылает, кто вещи. Махорку, приходящую с воли, отдаем “шпане – уголовникам, здесь же сидящим, которые за это делают за нас отдельные непосильные и не соответствующие сану работы. Слава Богу, еще здоровы и живы, бодры духом. Говорят у нас, что ссыльные в Киргизских степях устроены гораздо хуже нашего. Как бы им помочь…»
Сергий оторвался от чтения письма: «Ваше Святейшество, не отвергайте меня. Примите в свое стадо, пусть малое, но верное. Поверьте раскаянию моему, оно искренне. Разве можно мне быть вне Церкви?!»
– Что ж, владыка, Церковь знала и любила вас. Помним и мы вас. Приходите завтра к службе… А теперь идите.
26 августа, в воскресенье, Тихон отмечал день ангела. В 10 часов утра он совершал литургию в сослужении восьми епископов в Большом соборе Донского монастыря.
Днем представители патриарха – архиепископы Иларион (Троицкий), Серафим (Александров) и Тихон (Оболенский) отправились к митрополиту Евдокиму Мещерскому в его квартиру на Троицком подворье. Разговор касался конкретных условий возможного объединения. «Тихоновцы» выставили в качестве обязательных следующие условия – отказ от женатого епископата, недопущение второбрачных и третьебрачных клириков, признание в качестве главы Российской Православной церкви Тихона. Со стороны Евдокима и секретаря обновленческого Синода А.И. Новикова именно третий пункт вызвал резкое несогласие. Они требовали немедленного удаления Тихона от управления церковью. Дальнейшую же его судьбу, по их мнению, должен был решить Поместный собор, собираемый «на равных» от представителей Патриаршей и Обновленческой церквей.
Пока на Троицком подворье шел диалог обновленцев и тихоновцев, в Донском готовились к вечерней службе под возглавленном патриарха.
В вечер 26 августа, Сергий (Страгородский) отправился в Донской, чтобы участвовать в патриаршем богослужении в Большом (летнем) храме монастыря. К его приходу в храме уже собрались иерархи и священники, приглашенные к патриаршему служению. Все были радостно возбуждены, негромко переговаривались: кто сообщал об уже состоявшейся встрече с патриархом, кто только собирался с вопросами к нему. Собравшиеся предвкушали праздничную встречу с патриархом, долгие и неспешные беседы с иерархами, наконец-то прибывшими из ссылок или заключения, а кто и из далекой провинции, ранее фронтами отрезанной, прибыл в столицу за новостями.
Завидев Сергия, который начал было облачаться, они заволновались. Собираясь в группы по два-три человека о чем-то шептались, посматривая в сторону Сергия. Тот почувствовал, как вокруг него образовался вакуум: стоявшие рядом вдруг отодвинулись, общий разговор смолк, воцарилась гнетущая тишина. Но вот из рядов духовенства вышел архиепископ и, обращаясь к Сергию, произнес:
– Простите, владыка, но вы не можете и не должны служить здесь.
– Разве вы распоряжаетесь в храме?
– Ведь вы «живец», «христопродавец», – продолжал тот, как бы и не замечая попытки
