на кафедре восседал патриарх Тихон, Сергий низко поклонился. С усилием, словно преодолевая невидимую преграду, произнес он первые слова раскаяния… К склоненному иерарху подошли патриарший иподиаконы, медленно повели его в центр зала. Вновь остановка: земной поклон и слова покаяния, произносимые дрожащим от волнения голосом. Собравшиеся богомольцы молча взирали на сцену покаяния. И в третий раз останавливается сопровождаемый иподиаконами митрополит Сергий, теперь перед патриархом. Вновь поклон до земли, и вновь дрожащий голос произносит слова раскаяния и покаяния, обращенные к патриарху, клиру и народу. Внимавшие этому голосу верующие не могли уже более выдерживать и вместо обычного в таких случаях «Бог простит!» раздались возгласы: «Святейший, прости его! Прости!»
Патриарх Московский и всея России Тихон (Беллавин) и митрополит Крутицкий Петр (Полянский).
1920-е
[Из открытых источников]
Патриарх наклоняется к Сергию, ласково треплет его за окладистую густую бороду. «Ну, пускай другие отходят, тебе-то как не стыдно отходить от Церкви и от меня», – тихо говорит он Сергию. И тут же троекратно облобызался с ним и возвратил ему знаки архиерейского достоинства. Надел на Сергия архиерейский крест и панагию. Иподиаконы накинули на плечи прощеного владыки архиерейскую мантию. Архиепископ Иларион подал Сергию на блюде клобук. Муки страдания и стыда, тяжелые переживания остаются позади. Митрополит Сергий вместе с другими участвует в продолжающейся службе, в службе, всех примиряющей и объединяющей.
И долго в церковном народе ходили рассказы о свершившемся покаяния: «Видали мы приносимое покаяние от духовенства, изредка от архиереев, но о таковом покаянии не слыхали, и не знали, и не видели. Сколько же надо было иметь мужества, духовных сил, чтобы столь великому мужу церковному, как владыка Сергий, да еще в переполненном молящимися храме, публично признать свою вину и испрашивать прощение».
Для обновленцев и лично для Евдокима покаяние митрополита Сергия и его возвращение в Патриаршую церковь было одним из самых тяжелых ударов последнего времени. Они почувствовали, что поколебалось все здание строящейся ими обновленной церкви. Распался и триумвират, когда-то опубликовавший обращение, столь пагубно сказавшееся на положении Патриаршей церкви[412].
Но все же обновленцы и в конце 1923 г., и в начале 1924 г. продолжали ожесточенную полемику с Патриаршей церковью. Теряя почву под ногами и не в силах противопоставить сторонникам патриарха аргументы канонического и церковного характера, обновленцы все более скатывались к приемам политической борьбы, не брезгуя методами доносов и публичных обличений. В их устах «тихоновщина» была не только, да и не столько, «злом церковным», сколько «злом государственным». Они призывали и заклинали власти применить репрессии против «церковной контрреволюции», с корнем вырвать «политическую заразу».
Думается, что в период после заявления патриарха в Верховный суд и его освобождения из-под стражи, стремление патриарха к нормализации отношений церкви с советским государством было искренним и осознанным. Говорить о какой-то «вынужденности» его действий не приходится, т. к. он прекрасно понимал свою ответственность за церковь и миллионы советских гражданчленов церкви и одновременно граждан-патриотов своей советской родины. Именно их ожидания и интересы становились для Тихона определяющими. Как бы лично ему ни были дороги воспоминания о жизни в том, теперь далеком, «монархическом прошлом», жить только им уже было нельзя. Оно заместилось советской реальностью, в которой жили и патриарх, и православные верующие.
Основным представителем советского государства, с которым Тихон мог вести переговоры о государственно-церковных отношениях, был Е.А. Тучков – начальник шестого отдела (отделения) секретного отдела ГПУ. В свою очередь, высказываемые Тучковым при встречах предложения, просьбы, указания не были лично его или лично ГПУ, они отражали те задачи, что ставили перед ним и его ведомством высшие органы власти – партийные или советские.
С осени 1923 г. одним из основных требований власти было введение в Патриаршей церкви нового стиля. Эту же установку ГПУ давало и Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(б).
24 сентября 1923 г. календарный вопрос был вынесен на обсуждение Синода и приглашенных епископов. Хотя суждения были разными, но все же пришли к мнению вводить стиль с 14 октября. В этот день патриарх служил в Покровском монастыре, где по его распоряжению и было оглашено послание о введении нового стиля, составленное архиепископом Иларионом. Переход на новый стиль мотивировался ссылкой на постановление Всеправославного Конгресса, возглавленного Константинопольским патриархом, и необходимостью сохранять единство богослужебной жизни со всей Православной церковью, уже принявшей новый стиль.
В Москве и сам патриарх, и духовенство, и верующие соблюдали новые правила. Наотрез отказались служить по новому стилю «даниловцы». За пределами Москвы была своеобразная «чересполосица»: где служили, где нет. С 30 октября патриарх вернулся к службе по старому стилю, а 8 ноября своим указом официально отменил прежнее распоряжение о переходе на новый стиль. Но поскольку в церковном сообществе споры вокруг календарной реформы не утихали, патриарх 10 декабря 1923 г. выпустил еще одно воззвание. В нем предлагался явно компромиссный путь для верующих и местных властей: в зависимости от ситуации в епархии использовать оба стиля[413]. На обращения духовенства и верующих, по какому стилю служить, отвечал: по старому, но, если верующие просят, можно и по новому. Кстати, патриарх Тихон на обращения формирующихся в новых постимперских условиях Православных церквей (Польша, Прибалтика, Финляндия) о переходе на новый стиль давал им такое разрешение, и это никак не делает их схизматическими церквами.
Заместитель председателя ВЦИК П.Г. Смидович. 1920-е
[РГАСПИ]
После этого вопрос о введении нового стиля в Патриаршей церкви не поднимался со стороны советской власти до осени 1924 г., когда П.Г. Смидович пригласил к себе на совещание по вопросу о новом стиле представителей от Патриаршей церкви и обновленческого управления. Со стороны Патриаршей церкви явились: епископ Николай (Добронравов), архиепископ Серафим (Александров) и протоиерей Виноградов. Со стороны обновленцев – протоиерей Красотин. Совещание состоялось в присутствии Тучкова в Четвертом доме Советов.
Открывая совещание, Смидович говорил: «У государства налицо серьезные хозяйственные трудности, возникающие из наличия в церкви старого стиля при узаконенном в гражданском быту новом стиле, и именно из факта, что рабочие фабрик и заводов празднуют и не работают каждый праздник дважды: и по новому стилю – в законном порядке, и по старому – в своевольном порядке, или, лучше сказать, беспорядке… Наверно, нам всем необходимо найти единство в этом вопросе»[414].
Протоиерей Красотин определил позицию обновленцев кратко: «Мы за государственные интересы и давно ввели новый стиль. На наш взгляд, “тихоновцы” отказываются от принятия нового стиля исключительно из контрреволюционных побуждений и тем затрудняют положение и государству, и Православной церкви».
Епископ Николай
