невольно сомкнулись… и грянул взрыв.
Громадный, ослепительный, как солнце, и горячий, как все заводские печи города разом, шар пламени раздулся над чернотой провала, мгновенно поглощая сверкающий мост с текущими по нему войсками фоморов. Изнутри донеслись пронзительные нечеловеческие вопли, пламя завернулось спиралью, сквозь него проступила огромная темная фигура – монстр отчаянно метался. Широко распахнутая пасть на миг вынырнула из пламени, из нее вырвался чудовищный рев… огонь ринулся прямиком к Мите.
Митя крутанулся волчком, окутываясь словно бы антрацитово-черной кисеей. Они переплелись между собой: чернота и пламя взрыва. Вертящийся черно-оранжевый смерч на миг полностью скрыл Митю и его противницу, а затем помчался к провалу, унося за собой щуплую фигурку в развевающихся белых тряпках. Ее прокрутило в черно-огненном вихре, как на карусели, и она исчезла в переливах тьмы и пламени.
Смерч начал вращаться быстрее, сильнее, страшнее, он танцевал на тонком основании, раскачивая верхушкой, как извивающаяся кобра головой…
Оставшихся на улицах фоморов подняло в воздух и поволокло в жерло черно-огненного торнадо. Их притягивало все ближе, ближе, наконец, завертело в сплошном вихре тел, слепило в громадный орущий ком… Смерч взметнулся до самых небес, вспыхнул чернотой и огнем… и сложился сам в себя, стремительно ухнув под землю.
Мягко, как пар над чайником, пыхнул клочок серого тумана, оставив в воздухе стремительно вертящееся… ведро.
С грохотом оно рухнуло на край выжженного в мостовой черного круга, в центре которого торчал перекрученный, как свернутая веревка, фонарь.
Митя наклонился, подобрал ведро, с лязгом, от которого вздрогнула вся улица, уронил в него топор. Разжал руки и позволил и тому и другому исчезнуть.
– И лицо сделайте… поживее, – пробормотал бочком подобравшийся к нему Ингвар. – А то, простите, оно… череп. Еще за фомора примут.
Митя обеими руками потер лицо и тяжело привалился к перекрученному фонарю:
– Нет, ну право же, лучше бы мисс все же урок провела, чем вот так…
А когда отнял руки от лица, рядом стоял княжич Урусов и, пренебрегая этикетом и приличиями, пристально его рассматривал.
– Вы ведь всё повторяли, что не Мораныч, верно, Митенька?
– Неоднократно, княжич… – Митя поглядел на него настороженно.
– И что Аркадий Валерьянович – ваш отец, породивший вас в законном браке с… с… – Голос у княжича прервался, и с благоговейным ужасом он выдохнул: – С вашей матушкой…
– И это так… – еще больше насторожился Митя.
Губы и ресницы Урусова задрожали, а потом он вдруг согнулся пополам и совершенно неприличным образом захохотал:
– И ведь правду же… чистую правду говорили… вы и не были Моранычем… еще не были… а мы-то здесь… «незаконнорожденный Белозерский», – явственно передразнил он кого-то и, перестав смеяться, с чувством добавил: – Какие же мы все-таки дураки… А еще гордимся… Кровные… – и надрывая горло, в полной тишине заорал: – Славься, Истинный Князь!
– Який ще… Истинный Князь? То ж сказка! – потерянно пробормотал Вовчанский.
– Первый за полтысячи лет! И эта сказка стоит рядом с вами, вахмистр! Слава Новой Крови! Слава!
Пару мгновений голос Урусова звучал в тишине, а потом вдруг вся толпа дружно заорала. Орали уцелевшие городовые, потрясая оружием, орали уланы, взмахивая саблями, рычали оборотни, свесившиеся из окон обитатели окрестных домов махали руками и тоже орали, орали, орали… Вряд ли все они слышали слова Урусова, а кто слышал – вряд ли многие поняли, но торжествующий победный клич перекатывался из улицы в улицу, взмывая над в очередной раз уцелевшим городом.
И разве у них не было повода торжествовать?
Митя ухватил Ингвара за рукав, заставляя пригнуться к себе:
– Присмотрите за отцом. И Йоэлем. И Даринкой. И вообще присмотрите тут, а мне надо еще кое-что сделать.
Он метнулся к приведенному Ингваром автоматону и, с ходу поддав пару, погнал его в ближайший переулок.
Глава 62
Наказание за преступление
– Ты глупец! Я даже не могу поверить, что ты такой глупец! Как, вот как ты мог себя настолько глупо повести? И ради чего?
– Потому что я их ненавижу! Я хотел, чтоб они оба страдали! И этот ублюдок Митя, который думал, что если у него Кровная родня, так он выше меня! И его папаша, полицейский шпик, ради своей жалкой карьеры давший чужому ублюдку имя! Я видел, как Митька подыхает! И сделал так, чтоб он меня тоже видел! А еще я хотел, чтоб и наш бесценный сосед, прежде чем сдохнет, знал, что Митька – уже мертв! И что это сделал я!
Горячечную, сумбурную речь оборвал звук звонкой пощечины.
– Что ж, ты своего добился, теперь он знает. Ты ему об этом сказал! – произнес презрительно-ледяной голос. – А еще тебя слышали городовые, казаки, княжич Урусов, и не удивлюсь, что даже сам губернатор, если он, конечно, уцелел в той бойне…
– Я в плаще был… И в шляпе…
Новый звук пощечины…
– Это только в романах героя под плащом никто не узнает!
– Пусть докажут! Митька меня в этом плаще на бабайковском подворье видел и молчал, потому что доказательств никаких!
– Тебя все видят! Тебя везде видят! Боже, зачем ты послал мне сына-идиота! – И снова пощечина.
– Прекрати меня бить! Ты не лучше! Ты говорил, что все получится! И про Бабайко так говорил, и про варягов! Ты говорил – за нами сила! Обещал, тебя наместником сделают! Все рудники и заводы нашими будут! «Такой куш, такой куш!» И что? Удираем теперь?
– Да, удираем! – К звукам перебранки прибавился звук торопливых шагов – похоже, увлекшиеся взаимными упреками собеседники вспомнили, что они действительно удирают. – Скажем, что уехали в имение еще вчера. Анна подтвердит, куплю ей новую побрякушку… Слуги болтать не осмелятся… Против нас только фонари, которые мы поставили, но если твердо стоять на своем…
Шаги совсем приблизились, и из-за угла почти бегом выскочили двое. Первый остановился так резко, что торопящийся за ним следом второй с размаху врезался ему в спину, охнул, выглянул из-за плеча и закричал, содрогаясь от ненависти:
– Ты же был мертв! Он был мертв, отец, клянусь тебе, я видел, как он упал, я…
– Право же, не так громко… После битвы, знаете ли, хочется тишины. – Не переставая в манере ротмистра Богинского разглядывать собственные ногти, Митя чуть поморщился – то ли шум раздражал, то ли состояние ногтей не нравилось. И правда, два, вон, вовсе ободрал – до живого мяса! И больно, и ужасный mauvais ton. – Не сердитесь на Алексея, Иван Яковлевич, он и правда старался. У него даже почти получилось. Не его вина, что некоторым смерть ничуть не мешает в жизни. Даже помогает…
– Если тебя городское быдло не добило, так я сейчас закончу! – взвизгнул Алешка Лаппо-Данилевский, выхватывая из-за пазухи паробеллум. Палец его дернулся на курке…
Алешку прибило ведром. Оно грохнулось сверху, по касательной долбануло его по голове, отлетело и загремело по мостовой. Алешка пошатнулся, рука с паробеллумом пошла вниз, пуля ударила в булыжник, со звонким клацаньем отрекошетив в сторону.
Двигаться Митя начал раньше, чем Алешка сунул руку за отворот сюртука. Нырок вниз, длинный шаг… и появившийся в его руке пожарный топор черенком с силой толкнул Алешку в грудь, опрокидывая на мостовую. Лезвие топора прижалось Алешке к горлу, а ногой Митя наступил ему на грудь, придавив к мостовой. Тот рванулся… и замер, опасливо косясь на сверкающую у самых глаз сталь.
– Ничего не скажешь, удобств и выгод в таком оружии немало, – косясь на ведро, себе под нос пробормотал Митя; под его взглядом ведро исчезло. – Но все равно как-то… по-плебейски… – И уже в полный голос бросил выхватившему паробеллум Лаппо-Данилевскому: – Не стоит, Иван Яковлевич… Я, конечно, понимаю, что от такого, как вы выражаетесь, идиота-сына не грех и избавиться…
– Мразь! – прохрипел Алешка. – Поганый ублюдок!
– Но не рассчитываете же вы справиться там, где проиграли фоморы? – не обращая внимания, мягко продолжил Митя. – Да и сами вы недалеко ушли
