мог снова нанести мне невообразимый урон только чтобы доказать, что моя жизнь без него станет проще и безболезненнее.
У Харда ужасные методы!
– Я хотела просто забыть это и стереть из памяти. Из сердца. Но эта отравляющая картина, где ты целуешь другую девушку прямо у меня на глазах, умудряясь скалиться в злорадной ухмылке, до сих пор стоит у меня перед глазами, – с остервенением сжимаю волосы Харда и оттягиваю, игнорируя тот факт, что возможно ему неприятно и даже больно. Но эта боль не идет ни в какое сравнение с моей и Том знает об этом, и смиренно сносит всё, что я уготовила ему. Лишь бы оставалась рядом с ним…
Хард морщится и двигает головой, избавляясь от дискомфортных ощущений.
– Меня спасло общение с друзьями, – он высокомерно хмыкает, поднимая в моей душе волну отвращения. За все время нашего разговора смиряю его леденящим взглядом, и липовая самоуверенность как воск сползает с идеального лица этого бесчувственного подонка. Он не понимает. Не осознает масштаба ущерба, нанесенного мне.
– И встреча с идиотом, который пудрит тебе мозги своей фальшивой улыбкой, покушаясь на то, что ему не принадлежит… – Хард отворачивается, не желая, чтобы я видела разгорающийся гнев в его взгляде. Его челюсть неестественно двигается, а желваки отчетливо проявляются под натянутой кожей. Приятно, что Том пытается контролировать свой гнев и не срываться на мне. Мерзко, что он так не осознал моих слов…
– Ты тоже был очень целеустремлен, желая получить то, что тебе в принципе не полагалось, – мои слова как лава растекаются по телу Харда, обволакивая со всех сторон, и неумолимо тянут на дно бездны.
Заученными движениями механической куклы, Томас порывисто вскакивает и садится, сотрясаемый яростью. Пышущий гневом, он медленно оборачивается и проникает мне прямо в душу своей темнотой, обрамленной прекрасными, трепыхавшимися ресницами. Стойко выдерживаю взгляд британца, подмечая его выдержку и самоконтроль, на который он тратит немыслимое количество сил. Хард взбешен настолько, что от его гладкой кожи исходит огненный пар, обжигающий мою шею. Кареглазый обольститель словно покинул пределы ада и явился в мою жизнь, чтобы сломать, подчинить и сделать зависимой. Мой личный маленький ад – Томас Хард.
– Я любезно сделаю вид, что не слышал этих слов, – и ложится обратно ко мне на колени, делая одолжение. Хватает меня за руку и возвращает себе на грудь. Ненавижу, когда эта скотина так поступает! Все движения и слова Харда откровенно говорят о том, что я – его.
– Конечно, можешь лежать на мне сколько угодно, я разрешаю, Том, – сладко растягиваю любимое мной имя, склоняясь над лицом британца, оставляя его без желанного и нужного поцелуя. Он судорожно сглатывает вязкую слюну и фыркает, во имя спасения своего ореола непреступного подлеца и хама. Поворачивается на бок и обнимает меня за талию, обвиваясь как плющ и утыкается лицом в мой живот, глубоко вздыхая. Табун мурашек исподтишка нападает на моё слабое и податливое тело, и я вздрагиваю, неимоверно радуя Харда своей реакцией.
– Что чувствовал ты? – мне нужно знать, что поцелуй не доставил ему удовольствие.
– Отвращение, – Томас говорит это с такой легкостью и пренебрежением, нисколько не заботясь о чувствах девушки, использованной в его корыстных целях. Но моё сердце, слабовольный кусок плоти, довольно ухает в груди.
– Я привык только к твоим губам.
– Полегче, Хард. Прояви уважение к девушке. Она ведь не виновата, что ты отменный козёл, – британец сильнее прижимается ко мне и счастливо лыбится, тихо посапывая как ребенок. Я сдаю позиции и Томас этим пользуется. За столь длительный период наших отношений он выучил меня как четверостишье и прекрасно знает, когда я сержусь по-настоящему, а когда строю из себя недотрогу.
– Я знаю, что виноват, – напрягаюсь и притихаю. – Знаю, что все слова прощения – жалкий лепет, которые не исправят того дерьма, что я натворил, как и не залечат твои сердечные раны, – чертов мальчишка трется лицом о мой живот и ластится как домашний кот, требующий каплю ласки. – Я плохо умею объясняться в чувствах и совсем не умею извиняться, и несмотря на это я рад тому, что сделал, – жар приливает к лицу и непреодолимое желание избить Харда, обрушивая на его могучую спину удары своих маленьких кулачков, накрывает с головой снежным валом. – После всего через что ты прошла со мной, я показал тебе свою худшую сторону, и ты… до сих пор со мной. Я никогда не мог признать свою любовь к тебе, поэтому вел себя как мудак и причинял тебе боль, думая, что однажды ты сама бросишь меня. – Это что была какая-то дурацкая проверка? Испытание болью, в котором проверку на прочность и выносливость проходило моё израненное сердце? Ну и как, я успешно справилась? А главный приз моего мучения – потерявшийся мальчишка, который пропадет без моей любви. – Но это то, что я делаю, Майя, подавляю чувства, чтобы они не раздавили меня. Так я поступаю, когда боюсь собственных чувств: строю стену. А своих чувств к тебе я боюсь сильнее всего, – Томас целует мой живот через футболку и глубоко вздыхает на секунду перестав дышать. Шумный и горячий выдох впечатывается в тело, и я вздрагиваю.
Не по доброй воле, а потому что должен смотреть мне в глаза и знать, что я чувствую, Хард выпускает меня из объятий и заканчивает свой откровенный монолог:
– Потому что ты заставляешь меня нуждаться, Майя, а мне никогда ничего не было нужно.
Как мне приучить своё сердце не поддаваться на жалостливые слова британца и оставаться суровой, хоть изредка, в наказание за всю причиненную боль.
– Том… – задыхаюсь от любви и душащих слёз. Покорность и преданность в глазах Харда рвут сердце и наизнанку выворачивают душу. Мне нечего ответить. Сейчас пришло время Томаса раскрывать своё сердце и признаваться, и делает он это как профессиональный романтик.
Хард прячет взгляд и снова утыкается лицом в мой живот, как испуганный мальчишка, поступка которого не оценил по достоинству взрослый.
– О чем вы говорили с… – о, Хард, ты не исправим!
У Томаса не хватает ни сил, ни терпения, чтобы произнести имя парня, с которым я провела наедине целый вечер. Нужно признать, что Хард изящно играет, наперед просчитывая все свои ходы: сначала он признает свою вину и готов валяться у меня в ногах, уповая на моё прощение, а потом переходит в наступление и выпытывает то, что тревожит его ревнивую душонку.
Наши отношения давно превратились в шахматную игру: один из нас совершает тот или иной поступок,
