Изидор толкнул королеву в самый темный угол и заслонил ее собой.
Однако этот темный угол сейчас же осветился благодаря факельщикам.
Между ними в карете полулежал в элегантном мундире командующий национальной гвардии Лафайет.
В то мгновение как карета проезжала мимо, Изидор почувствовал, как чья-то рука скорее властно, чем с силой оттолкнула его.
Это была левая рука королевы; в правой она сжимала бамбуковую тросточку с золотым набалдашником, с какой женщины ходили в те времена.
Она ударила ею по колесам со словами:
— Прочь, тюремщик, я вырвалась из твоей тюрьмы!
— Что вы делаете, ваше величество! — воскликнул Изидор. — Подумайте, чем вы рискуете!
— Я мщу за себя, — отвечала королева. — Ради этого можно и рискнуть!
И вслед за последним факельщиком она кинулась в проезд, сияя, как богиня, и радуясь, словно ребенок.
XXII
ВОПРОС ЭТИКЕТА
Не успела королева сделать и десяти шагов, как человек в синем каррике и глубоко надвинутой клеенчатой шляпе судорожно схватил ее за руку и потащил к экипажу, стоявшему на углу улицы Сен-Никез.
Это был граф де Шарни.
В карете вот уже более получаса ее ожидала вся королевская семья.
Беглецы думали увидеть королеву замкнутой, подавленной, обессиленной; она же была радостной и оживленной; пережитая опасность, перенесенная усталость, допущенная оплошность, потерянное время, возможные последствия этого опоздания — все это она забыла благодаря удару тростью по карете Лафайета: ей казалось, что она ударила его самого.
В десяти футах от экипажа лакей держал под уздцы коня.
Шарни, ни слова не говоря, указал брату на коня, Изидор прыгнул в седло и пустился вскачь.
Он помчался в Бонди, чтобы заказать там лошадей.
Королева бросила ему вдогонку несколько слов благодарности, но Изидор их не расслышал.
— Едем, ваше величество, едем, нельзя терять ни секунды, — напомнил Шарни; в голосе его слышались почтительность и в то же время властность: так умеют говорить лишь поистине сильные люди в чрезвычайных обстоятельствах.
Королева вошла в карету, где уже находились король, мадам Елизавета, королевская дочь, дофин и г-жа де Турзель — иными словами, пять человек; она устроилась на заднем сиденье, посадила дофина к себе на колени; король поместился с ней рядом; мадам Елизавета, юная принцесса и г-жа де Турзель сели напротив.
Шарни захлопнул дверцу, поднялся на козлы и, чтобы сбить со следа шпионов, если бы таковые нашлись, развернул лошадей, снова поднялся по улице Сент-Оноре, выехал бульварами к церкви Мадлен и проехал дальше к воротам Сен-Мартен.
Карета была там; она стояла по ту сторону заставы, на дороге, которая вела к тому, что называлось дорожной службой.
Дорога была безлюдной.
Граф де Шарни спрыгнул с сиденья и распахнул дверцу экипажа.
Дверца большой кареты, предназначавшейся для путешествия, была уже отворена. Господин де Мальден и г-н де Валори стояли по обе стороны от подножки.
В одно мгновение шесть человек, занимавшие наемный экипаж, оказались посреди дороги.
Граф де Шарни сдвинул экипаж на обочину и опрокинул его в канаву.
Затем он вернулся к большой карете.
Первым сел король, за ним — королева, потом — мадам Елизавета; за мадам Елизаветой поднялись дети, за ними г-жа де Турзель.
Господин де Мальден взобрался на запятки, г-н де Валори сел рядом с Шарни на козлы.
Карета была запряжена четверкой; кучер прищелкнул языком и пустил лошадей рысью.
Часы на церкви святого Лаврентия пробили четверть второго. Час ушел на то, чтобы добраться до Бонди.
Лошади уже в сбруе были выведены из конюшни.
Изидор поджидал путешественников около лошадей.
По другую сторону от дороги стоял наемный кабриолет, запряженный почтовыми лошадьми.
В кабриолете сидели две горничные из службы дофина и юной принцессы.
Они надеялись нанять в Бонди карету, но не нашли и, сговорившись с хозяином, купили кабриолет за тысячу франков.
Хозяин был доволен сделкой и, желая поглядеть, что собираются делать особы, имевшие глупость отвалить ему тысячу франков за развалину, ожидал отправления, потягивая вино в почтовом трактире.
Он увидел, как приехала карета короля. Правивший ею Шарни слез с облучка и подошел к дверце.
Под кучерским плащом на нем был мундир; в ящике под козлами лежала его шляпа.
Король, королева и Шарни заранее уговорились, что в Бонди Шарни займет в карете место г-жи де Турзель, а та возвратится в Париж.
Однако об этом изменении плана забыли спросить у самой г-жи де Турзель.
Король изложил ей суть дела.
Госпожа де Турзель была не только искренне предана королевской семье, она в вопросах этикета была подобием старой герцогини де Ноай.
— Государь! — возразила она, — моя обязанность — смотреть за детьми Франции и не оставлять их ни на минуту; если на то не будет специального приказания вашего величества — приказания, не имевшего прецедентов в истории, я их не оставлю.
Королева задрожала от нетерпения. У нее были две причины желать, чтобы Шарни ехал с ними в карете: как королева она видела в этом свою безопасность; как женщина она находила в этом свою радость.
— Дорогая госпожа де Турзель, — сказала она, — мы вам весьма признательны; но ведь вам неудобно, вы подвергаете себя опасностям путешествия из-за излишней преданности; оставайтесь в Бонди, а потом догоните нас, где бы мы ни были.
— Ваше величество, — отвечала г-жа де Турзель, — пусть король мне прикажет, и я готова выйти и остаться, если понадобится, посреди дороги; но только приказание короля может заставить меня пренебречь своей обязанностью и отказаться от своего права.
— Государь! — вскричала королева. — Государь!..
Однако Людовик XVI не решался выразить свое мнение по этому важному вопросу — он искал какую-нибудь уловку, отговорку, какой-нибудь выход из положения.
— Господин де Шарни, — проговорил он наконец, — не могли бы вы оставаться на козлах?
— Я готов исполнить любое желание короля, — отвечал граф де Шарни, — однако я должен там оставаться либо в военной форме, — а в офицерском мундире меня видят на дороге уже четыре месяца и любой может меня узнать, — либо я буду в каррике и кучерской шляпе — в таком случае костюм будет слишком беден для столь изысканной кареты.
— Садитесь, садитесь в карету, господин де Шарни, — приказала королева. — Я возьму дофина на колени, мадам Елизавета посадит к себе Марию Терезию, и все будет прекрасно… Мы немного потеснимся, только и всего.
