Море под ней разбушевалось, волны поднялись, словно хотели дотянуться до небес, стеной окружая Верея. Ветер скручивался, сжимался, образуя на воде воронку вокруг хвоста Милюзины. Острые как игры капли дробью прошивали все вокруг и разлетались в разные стороны. Они били Верея так же беспощадно и холодно, каким был голос Милюзины. Она гневалась. Негодовала. Не понимала. Злилась.
Небо быстро затянуло грозовыми тучами, а молнии засверкали над головами. Страх сковал Верея по рукам и ногам, живот скрутило, и его едва не согнуло пополам.
– Мил, умоляю тебя, это единственный шанс спасти Еллу.
«Ты нарушил договор».
– Я знаю, – в отчаянии он протянул руки к ней, а затем вздел их к небу. – Я буду проклят всем этим миром. Пусть я буду проклят! Но прошу, молю, моя милая Мил, сделай, как я прошу.
«Ты не знаешь, о чем просишь».
Милюзина не унималась, но ее голос дрогнул, и Верей не мог не зацепиться за это.
– Я понимаю, что это безумие. Да, я безумен! Я обезумел от горя за…
«За другую!»
Верея обдало сотней миллионов иглистых капель, да таких, что некоторые порезали его лицо. Он вскричал, закрыл руками голову, упал на колени и дрожал, дрожал, пока гнев его возлюбленной обрушивался на него с новой силой.
– За нашу дочь, Мил. Я горюю… За Яру, нашу дочь.
«Ты лжец… Предатель. Ты предаешь меня и нашу дочь».
– Она не сможет жить без Еллы. Она привязана к ней, как к настоящей матери.
«Я ее настоящая мать!»
– Да, но…
«И ты молишь меня это изменить!»
Морские осколки рвали одежду. Верей даже не мог поднять взгляд на Милюзину и увидеть, как черны были ее глаза. В них плескалась боль, обида, отвращение. Все, что только могло вызвать предательство того, кто заставил биться ее сердце. Она завыла, закричала, взревела, выплескивая все эти эмоции на своего единственного, не в силах поверить, что вот он, их с Вереем конец.
«Я люблю тебя», – с ненавистью прокричала она, и в один миг обрушилась вместе со всей поднятой водой обратно в море. Молнии прорезали небо целой паутиной сверкающих разрядов, а гром забил так, что Верей едва не потерял слух. Осколки прекратили сыпаться на него, дождь постепенно успокаивался. Казалось, словно вся природа вместе с Милюзиной отплакали свой апогей, и вслед ему волнами подкатывало опустошение – к сердцу, берегу, небу.
– И я тебя, Мил, – дрожащим голосом ответил ей Верей, когда наконец-то смог поднять голову и посмотреть на выглядывающее из-под воды лицо своей любимой. Черты ее исказили невыразимая печаль и замешательство.
«Но почему…» – она спросила так жалостливо, что, должно быть, могла заплакать, если бы умела. Верей точно не знал, умела ли она. И не хотел узнавать, искренне не хотел.
– Елла очень больна. Она умирает, – он почти шептал.
«Все умирают», – отстраненно подметила Милюзина, но Верей на коленях подполз к воде ближе и опустил руку, коснувшись разгладившейся водной поверхности. Так ему казалось, словно он держал Милюзину за руку, хоть она и не желала протягивать ему ладонь. Даже наоборот, вильнула хвостом и отплыла подальше, будто бы от грешника, способного осквернить ее.
– Она умирает не так, как должна. Эта болезнь просто… Пожирает ее. Ей очень рано умирать, понимаешь?
«Время… Вы, люди так много смотрите на время».
– Яра еще маленькая. Она не сможет без нее. Ты же знаешь, Мил, что она считает ее своей мамой. Ты сама позволила этому случиться.
«Потому что ты просил…»
– Да.
«Потому что я простила тебя».
– Так и есть, – он склонил голову. – Делай со мной, что тебе вздумается. Накажи, убей, забери в свое царство. Я стерплю все, только позволь мне спасти Еллу и твою дочь.
«Я прощала тебя дважды, Верей. Но третий раз… Я не могу простить тебя».
– Мил…
«Я выполню твое желание. Но это будет последним, что будет в твоей жизни», – слова давались ей с трудом. Она почти перешла на шипение. Нечеловеческое, хищное и изможденное.
Крик. Крик. Крик!
Верей стоял на причале, подставив лицо дождю. Вода шумела повсюду. Она кричала на него с небес и из самых глубин моря. Кричала так, что закладывало уши и стирало любые другие звуки извне. Вода напитывала его одежду, проникала под кожу и заполняла изнутри. Среди шума ему чудились голоса – незнакомые и родные. Любимые и ненавистные. Голоса тех, кого бы Верей никогда больше предпочел не слышать, и тех, кого бы слушал вечность.
Он слышал голос своей жены, что сейчас еще наверняка лежала в теплой постели и смотрела мирные, ласковые сны. Голос любимой дочери, для которой он так и не смог стать достойным отцом. Даже холодный и глубокий глас Мелюзины различался среди капель и волн – она просила его одуматься.
Верей хмыкнул и разомкнул веки. Темно-серое грязное небо смотрело на него с таким же укором, с которым он бы сам с удовольствием посмотрел на себя.
Он только и делал, что одумывался. Раз за разом. И сейчас – не исключение.
Столько всего происходило в его седой голове. Он думал о том, сколько ошибок совершил за свою жизнь. Как часто он принимал решения, которые не приводили ни к чему хорошему. Как сильно он промахивался в людях и отношениях с ними. И сколько раз страх не позволял ему жить так, чтобы им гордились близкие.
Он вспомнил свое детство. Тогда его родители были живы, а он беззаботно играл с друзьями друзьями на берегу моря каждый вечер. Заботливая, нежная, добрая мама всегда давала ему наставления, которые он не выполнял. Из-за этого она звала его упрямцем и бунтарем, грешила на его сложный характер, но на самом деле он просто поступал так, чтобы его не засмеяли дворовые мальчишки.
Мягкий, но справедливый папа перебивался грязными подработками и жил от бутылки к бутылке. Раньше Верей осуждал его и не понимал, как можно было так много пить без причины. В конце концов, скандалов и каких-то проблем внутри их семьи никогда не было. Но сейчас, казалось, он понимал его лучше, чем хотел бы. Верей помнил, как однажды папа сел в машину и уехал куда-то, откуда больше не вернулся. Это стало большим ударом для мамы и для него самого. И все же Верей верил, что папе Там гораздо лучше, чем в их крохотном и отчасти безнадежном домике.
Верей не сразу признался себе, что завидовал отцу. И много раз сам хотел уйти из дома. Лишь слезы мамы останавливали его,
