горле начинало саднить. – Это убийство. Убийство – это не любовь!
«Моя мелюзина любила его так, как только мы умеем. Это не суждено понять человеку, лишенному наших глаз. Ими мы видим вас насквозь не только сейчас, но даже раньше».
– Раньше? – брови Макса хмурились от напряжения.
Он старался думать и слушать одновременно, и Яра прекрасно понимала, как это невыносимо было с инородным голосом внутри головы.
– Вы типа прошлое видите?
«Мы видим многое, человек».
– Отвечай нормально, тварь! – Яра хрипло выкрикнула и брыкнулась еще раз, из последних сил, но ничего не вышло.
Макс сдерживал ее каменным стражем, только Яра никак не могла понять, защищал он в эти минуты ее или морскую страхолюдину. Однако на сей раз мелюзина не стала игнорировать вопли Яры и пристально посмотрела на нее. Вглубь нее… И Яра вновь услышала ее в своей голове.
«Каждый закат солнца мы смотрим в звезды и знаем, что там свыше. Мы видим, как жили и живут другие миры. Но стоит нам полюбить, как небеса для нас пустеют, море иссыхает, а взгляд становится слепым».
– Не слушай ее. Она водит тебя за нос, – Яра дернулась, на сей раз успешно, и попыталась дать Максу отрезвляющую пощечину, но тот успел перехватить ее руку. Она даже взвизгнула – насколько крепко он сжал ее кисть.
«Мы не умеем лгать».
– Вранье! – Яра дернулась. А потом снова, снова и снова, словно загнанный в угол дикий зверь.
У Макса начинали заканчивались силы. Она чувствовала это – хватка за руку служила индикатором его опустошения. Еще чуть-чуть, и она могла бы вырваться, подбежать к мелюзине и врезать ей хорошенько, попортив ее острые зубы между тонкими как нить губами.
«Люди придумали ложь».
– Чушь! – кричала она, не оставляя попыток.
«Люди всегда врали мелюзинам».
– Прекрати!
«И твой отец врал своей мелюзине».
– Хватит!
Она закричала заливисто, окончательно срывая голос. Все, что наполняло ее: истерика, неверие, гнев, боль и беспомощность – пропитали собой ее крик, распыляясь вдоль берега вместе с ним и рассеиваясь где-то за горизонтом. Они тонули в морской пучине так же скоропостижно, как силы покидали ее тело. К концу своего громогласия Яра перестала чувствовать землю под ногами. Колени подкосились, руки упали вдоль тела обезволенными тряпками, а сама она начала оседать. Перед глазами словно кто-то напустил туман, и казалось, что вот-вот сознание покинет ее.
Но Макс придержал ее. Своими теплыми руками он будто не дал ей потерять связь с этим безумным странным миром, что открылся им этой бесконечно долгой ночью. Он помог ей присесть, сам суетливо опустился вместе с ней на гальку и начал гладить по плечам, спине и шее, растирая кожу – так, как когда-то их учили еще в школе при оказании первой помощи. Запах гниющей рыбы и медного привкуса крови висел в воздухе, смешиваясь с дыханием прибоя.
– Почему? За что ты так над нами издеваешься? Мы не сделали ничего плохого! – ее голос, охрипший от криков и соленой воды, сорвался в шепот.
Яра выплевывала отчаяние в вопросах, но уже не была уверена, что хотела бы услышать ответы. Нет, наоборот. Она хотела совершенно другого – чтобы все это наконец закончилось.
Мелюзина выпрямилась во весь рост, и ее чешуя словно зашевелилась, как тысячи серебряных глаз. Перепонки между пальцами засветились тусклым бирюзовым светом, обнажая прожилки, похожие на карту забытых глубин.
«Ваши жизни – уже не добродетель. Ты – порождение порока, а он – лишь избегатель волн».
– Почему ты так говоришь? – Макс поднял голову, и Яра вздрогнула: его глаза были красными, будто в них втерли песок.
– Спасенный среди волн под волны и уйдет, – слова сами слетели с ее дрожащих губ.
От них на языке остался привкус морской гнили – тот самый, что заполнял рот, когда тень отца тащила ее вниз. Макс бросил недоуменный взгляд на Яру. Это был первый взгляд с тех пор, как мелюзина вышла из воды.
– Она так говорила… – Яра сглотнула, чувствуя, как в висках стучит ритм прибоя. – Или другая. Я уже запуталась.
«Он должен уйти в воду. Его судьба давно предрешена»
– О чем это она? – Макс спрашивал так, словно только Яра могла дать ответ.
Она замотала головой, словно отговаривая себя от ответа, но язык уже не слушался, будто не мог сдержать правды.
– Наверное, о том, что ты должен был… Должен…
«Сгинуть в водах, когда час пробил. Но договор лишь властен над судьбой».
– Так ты спасла его, потому что та, другая, обещала папе заботиться о Максе? – Яра вновь повернулась к мелюзине.
Та промолчала. Яра почти слышала, как шестеренки шевелились и в голове Макса.
– Я что, жив только из-за какого-то дьявольского договора?
«То не мое желанье. То договор одной из нас. Эти воды полны ее обещаний. И я, как часть их, исполняю волю здешних волн. Но я не воспротивлюсь морю, раз захочет оно душу».
– Но ведь ты почти забрала меня сегодня, – Макс тронул пальцем синяк на шее – точный отпечаток перепончатых пальцев.
– Макс? – Яра слабо позвала и коснулась холодными пальцами его не менее оледеневшей кожи, но вместо взволнованных карих глаз увидела напряженные и сосредоточенные беглые взгляды на мелюзину и куда-то в пустоту за морем. – Ты все помнишь? Это… Правда был ты? Она что, тебя…
– Околдовала, да. Как и тебя, когда ты чуть не утопилась, – его глаза остались прикованы к мелюзине, а сам он словно не ощутил ее касания. – Так почему ты вдруг вспомнила про договор? Ты же почти завершила начатое. Я уже почти…
«Отнять сестры моей любовь я не смогла. Она звала, и я вернула».
Яра тут же отдернула руку.
– Что? – она не верила своим ушам. – Нет-нет, это не… Мы с ним друзья, лучшие!
«Коль станет жертвой договора, он тут же станет частью моря. Не быть ему ничьей любовью, ежель понравится дракону. Земной же феи не сыскать – придется вглубь за ней нырять».
Слова мелюзины, звучавшие в их головах древним заклятьем, пронизывали ошарашивающим холодом до самых костей. Ветер внезапно стих, и наступила звенящая тишина. Даже море замерло, превратившись в черное зеркало, отражающее звезды. Сердце Яры готово было взорваться вместе с головой. Она зажмурилась до рези в глазах и вжалась в Макса так крепко, как только была способна.
«Пусть в этом нет твоей вины, но губишь его душу ты».
Яра отпрянула, будто обожглась. Ее ладони впились в камни, и галька врезалась в кожу, но боль казалась далекой, словно была чуждым сигналом из
