аналог – карикатура расширили рамки обсуждения культуры и общества. Новая литература была серьезной, дидактичной и крайне нравоучительной, и в ней содержалось много критики существующего положения дел в Туркестане.

Джадидов очаровывал современный мир. Они восхищались Европой (к которой принадлежала и Россия) и ее технологическим прогрессом, богатством и мощью, хоть и опасались последствий этой мощи для своего собственного общества. Они впитали идеи прогресса и цивилизации, а также родственные им идеи развития. Эти идеи эпохи Просвещения чаще приходили к ним через османские или татарские переводы, а не из русских текстов, и они радикально изменили мировоззрение джадидов. Прогресс и цивилизация были для них явлениями универсальными, достижимыми и необходимыми любому обществу. Общества, отстающие от современного мира в силу «небрежения и невежества», обречены быть завоеванными и оставаться в изоляции. Таким образом, внимание проекта джадидов было обращено внутрь, на само мусульманское общество, а не на русских. И не только потому, что критиковать империю было невозможно, а еще потому, что, с точки зрения джадидов, мусульманское общество должно было самостоятельно проводить внутренние реформы. Джадиды стремились откинуть ту «пелену невежества», которая, по их мнению, мешала их соотечественникам увидеть горькую правду. Джадидские авторы критиковали состоятельных людей и улемов за невыполнение своих обязательств перед обществом. Чрезвычайно дидактичный театр (который рассматривался как «дом наставлений», в котором общество могло трезво взглянуть на свои проблемы) стал площадкой для критики богатых торговцев, тративших деньги на торжества в честь обрезания или свадьбы, а не на строительство школ и стипендии для студентов, а улемов осуждал за то, что те не направляют людей на путь реформ. Старый уклад жизни превратился в объект насмешек как явление архаичное и не соответствующее требованиям времени. Этот кризис распространился и на сам ислам. Мусульмане переживали кризис, поскольку на протяжении многих веков отклонялись от первоначальных заветов ислама и погрязли в обрядах и традициях, не имеющих с этой верой ничего общего. Искаженное толкование религии сбило мусульман с пути прогресса. По мнению реформаторов, мусульманам необходимо было правильное понимание ислама, очищение от различных наслоений, а также избавление от приобретенных за несколько столетий обычаев и традиций. Реформа представляла собой не что иное, как переосмысление ислама и его роли в обществе.

Прогресс и стремление к цивилизации требовали, чтобы общество прислушалось к реформаторским идеям. Джадидам, как и представителям многих других движений, нравилась метафора пробуждения. Обществу следовало пробудиться от дремоты невежества и безрассудства, чтобы занять достойное место в мире. Кроме того, реформа подразумевала радикальное переосмысление самого общества. Джадиды однозначно думали о реформировании сообщества мусульман, а не колонизаторов. Джадиды Туркестана обращались к своим соотечественникам, людям, живущим на родине (ватан), которой они считали Туркестан. Слово ватан издавна означало место происхождения, место рождения человека. Джадиды стали использовать его в гораздо более широком, абстрактном смысле для обозначения всего Туркестана. Еще они ввели в употребление слово миллат – давнее понятие, которое теперь стало обозначать нацию. Исторически сложилось так, что жители Центральной Азии отождествляли себя со своим родом, городом или деревней, религией или династией, а идея нации для них была совершенно новой. Нацию можно представить по-разному – по признаку территории, этнической принадлежности или вероисповедания, однако она представляет собой новый вид сообщества, основанного на «глубинном равноправном товариществе» всех его представителей, по выражению Бенедикта Андерсона{86}. Джадиды Туркестана под нацией обычно понимали мусульман Туркестана – сообщество, объединенное географией и вероисповеданием. Бухарские реформаторы привыкли считать своей родиной эмират. Фитрат воспевал Бухару: «Моя родина! Место, пред которым преклоняются тело мое и душа / Мое прибежище, моя честь, моя слава / моя Кааба, моя кибла, мой сад»{87}. Для людей поколения его бабушек и дедушек такие чувства были бы невообразимы.

И все же за территориальными представлениями об идентичности в воображении джадидов скрывалось иное понимание общности. Идея о том, что человечество разделено на отдельные нации и каждую определяет общая культура и наследие, нашедшие свое выражение в языке, возникла в XIX веке и изменила представления о законах и солидарности в Европе. В Центральную Азию эта идея пришла из нескольких источников: от российских чиновников, классифицирующих людей по этническим признакам, от мусульманских реформаторов в других частях Российской империи, которые стали считать существенными этнические различия, и из османских споров о том, как сохранить государство. Идея этнической принадлежности (а не происхождения или местонахождения) стала новым способом обретения воображаемой общности. Из нее вытекала идея о том, что разные народы, говорившие на тюркских языках, связаны между собой и что их язык, культура и вклад в историю ислама – то, чем можно гордиться. Европейские исследования в области этнографии и филологии во второй половине XIX века обнаружили связи между различными тюркскими группами Евразии, на тот момент разделенными между Османской, Российской и Цинской империями. Эти связи усложняли динамику региона. Газеты на тюркских языках расходились по всей Российской и Османской империям, и в них было много общего. Подавляющее большинство мусульманских подданных Российской империи говорили на тюркских языках, и мусульман, живших в империи, теперь можно было считать языковым сообществом. По мнению Гаспринского, основателя школы нового метода, для достижения своих целей мусульмане России должны были действовать согласованно. Его газета «Переводчик» выходила под лозунгом «Единство в языке, мыслях, делах». Гаспринский надеялся создать общетюркский язык, который понимали бы все народы от берегов Босфора до песков Кашгара, по его собственному выражению. Ни политическое, ни языковое единство так и не было достигнуто, однако к нему стремились. Важнее общего языка было понимание того, что этническое происхождение человека – предмет гордости и действенная форма солидарности. Такую новую форму понимания сообщества мы могли бы назвать тюркизмом. Тюркизму предстоит разрушить старые представления о сообществе и изменить дискурс идентичности тюркского населения во всех трех империях. Однако тюркизм – это не то же самое, что пантюркизм, то есть представление о том, что все тюркоязычное население должно объединиться в одно государство, – представление, так напугавшее как Российскую, так и Британскую империю. (Идее пантюркской угрозы суждено было прожить долгую жизнь в XX веке и повлиять сначала на политику Британской и Российской империй, а затем и советского и китайского коммунистических режимов.)

Неудивительно, что призыву к реформам резко воспротивились те, кто не разделял мировоззрения джадидов. Многие туркестанские купцы отнеслись к проекту реформ весьма прохладно. Они хотели, чтобы их сыновья выучили русский язык, но те фундаментальные реформы, которые предписывали джадиды, их мало интересовали. Большинство улемов Туркестана восприняли реформы враждебно. Русские оставили в покое исламские законы, однако они избавились от местных правящих элит, которые всегда конкурировали с улемами. В результате улемы упрочили свое положение и их власти больше не угрожали вызовы, которые могли бросить ханы и беки. В то же время они делали вид, что российская власть утвердилась здесь в результате переговоров, где у них было право голоса. В Ташкенте старейшинам каждого из четырех кварталов города Михаил Черняев раздал грамоты, пообещав, что мусульманскому населению разрешат и впредь следовать своим старым обычаям и соблюдать шариат{88}. Когда российские войска взяли Самарканд, муфтий города мулла Камалуддин Кузфалак встретился с Константином Кауфманом, присягнул на верность России и передал город империи. Как повествует историк, представляющий интересы проигравшей стороны, мулла хотел остановить кровопролитие, а кроме того, будучи «мудрым и изобретательным человеком, познавшим искусство ведения беседы и не имеющим себе равных в лести и обмане», он действительно совершенно выдающимся образом умасливал победителя. «Нам, мусульманам, известно, – сказал он Кауфману, – что христиане сострадательно и доброжелательно относятся к мусульманам и что из всех народов именно этому больше всех по душе люди ислама. Поэтому мы, жители Самарканда, ищем союза с русскими и приветствуем их. Мы без колебаний принимаем владычество и поддержку императора»{89}. В этой речи было нечто большее, чем лесть и обман. Кузфалак выражал позицию, глубоко уходящую корнями в исламскую традицию Центральной Азии. В конце эпохи Чингизидов, известной многочисленными потрясениями, улемы стали воспринимать порядок и стабильность как абсолютную необходимость. Они готовы были считать законными любых правителей, независимо от того, как те пришли к власти, лишь бы

1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий