социальной службе в Орегоне – похоже, что хотела уехать как можно дальше, оставшись при этом в Штатах. И хотя Вайолет и Джулиан постоянно говорили, она редко приезжала на восток, так что виделись они нечасто. Вайолет даже не пыталась общаться с Констанс; они не разговаривали много лет. Констанс никогда не видела двух сыновей Вайолет, своих единственных внуков. «И не увидит», – говорила Вайолет.
– Почему ты не можешь вести себя, как Вайолет? – однажды спросила Флора, когда Джулиан поехал на север, проведать Констанс и купить ей продуктов; это было ошибкой.
Констанс, как обычно, не пустила его в дом. Джулиан, как обычно, вернулся в ужасном настроении.
– Она не хочет, чтобы я видел, как у нее грязно, – сказал он, загружая в их холодильник банки с супом «Прогрессо», коробки с замороженной лазаньей и фисташковое мороженое, которое они оба не очень-то любили.
Когда дети выросли и уехали из дома, Констанс перестала наводить в нем порядок и начала копить хлам.
– Если она не принимает помощь, почему не оставить ее в покое? – спросила Флора. – Почему ты не можешь вести себя, как Вайолет?
Джулиан замер, упершись руками в бедра, у него заходили желваки. Флора перешла черту.
– Потому что, – наконец сказал он, – если бы я вел себя, как Вайолет, Вайолет пришлось бы вести себя, как я.
После их разрывов Флора осознала, как она втянулась в жизнь Джулиана – по доброй воле, с упоением. Она никогда не выбирала, с кем дружить. В старшей школе был Патрик и их семьи – все эти двоюродные сестры и братья, тети и дяди – и ее друзья с первого класса. Еще для кого-то просто не нашлось бы места. Флора гордилась тем, как ловко выстроила новую жизнь, когда разорвала помолвку и переехала на Манхэттен.
Ее новым друзьям нравилось разговаривать не только о театре, но и об искусстве, и о путешествиях; они были умные, веселые, смелые и ничего не боялись. Но когда Джулиан порвал с Флорой, ей пришлось признать правду: она не выстроила новую жизнь, она прицепила свой фургон к фургону Джулиана. Когда не было прослушиваний и работы, она, как могла, помогала с «Хорошей компанией». Убирала, занималась реквизитом или костюмами. Ей нравилось сидеть на неудобных складных стульях в обшарпанном зале на Хестер-стрит и смотреть, как Джулиан работает с актерами. Сосредотачивался он в эти минуты неистово, но руководил бережно – начиная с осторожности, с которой направлял импульсы и решения актера, и заканчивая конкретными советами, которые давал, чтобы помочь кому-то, мучительно входившему в образ, включая указание, которое он повторял часто и которое запало Флоре в душу: «Надо одурачить себя самого, прежде чем сможете одурачить публику».
Часто, наблюдая за репетицией, Джулиан поворачивался к Флоре и спрашивал:
– Что думаешь?
Она все лучше понимала, что отвечать, – видела, когда актер слишком горяч, или слишком холоден, или теряет темп. Ей нравилось, что Джулиан никогда не носился с работой (он никогда не говорил «Дело»).
– Это все прикольно, это понарошку, – говорил он. – Не надо превращать это в пытку.
Джулиан был идеальным зрителем, потому что искренне хотел, чтобы ему понравилось. Он хотел, чтобы все добились успеха. Флора ценила его доброту. Однажды, когда они прослушали читку первой (и последней) пьесы, которую написал Бен, Джулиан высказал бережные, тактичные замечания. Когда они позже шли домой, она спросила:
– Но ведь пьеса-то жуткая?
– Никудышная. Но иногда моя работа состоит в том, чтобы все чувствовали, что занимают в мире свое место.
И Джулиана, и Флору по ошибке не раз называли «Флориан», и прозвище закрепилось, так что, когда она приносила попить и перекусить или теплый свитер и садилась на свое почетное место рядом с ним, кто-нибудь непременно объявлял, что Флориан в театре.
В такие моменты Флора воспринимала Джулиана как своего партнера и ясно видела их общее будущее. Но потом повторялись бессонница, неловкость, ссоры из-за того, где поесть, или что поесть, или какой фильм посмотреть. Ссоры, которые на самом деле происходили из-за чего-то куда более важного. Флоре теперь казалось, что она танцует изматывающую бесконечную чечетку, для которой нужно быть участливой, но не требовательной, забавной, но не требующей внимания.
Потом он однажды опаздывал вечером домой, и, пока Флора сидела в гостиной, на автоответчике зазвучал гортанный женский голос, сказавший: «Наверное, я очень сильная, раз позволяю тебе так жить». Женщина держала трубку слишком близко ко рту.
Когда Джулиан пришел домой, Флора напряженно стояла, дожидаясь его. Он поначалу пытался все отрицать, но быстро уступил. Актриса, разумеется. Не из «Компании», они работали вместе на съемках «Закона и порядка». Оба играли присяжных, попавшихся на том, что переспали во время процесса. Флора посмотрела ту серию, увидела, как они целуются, увидела их в телевизионной постели, с голыми плечами, в объятиях друг друга. Сцена продолжалась несколько минут, и Флора знала, что на них телесного цвета одежда, но в этом была какая-то неприятная близость, чувства на экране выглядели пугающе настоящими. Когда все закончилось, Флора сказала:
– Поздравляю. Мне было противно.
Джулиан рассмеялся и ответил:
– Хорошо. Значит, я справился.
Когда Флора проиграла ему сообщение на автоответчике, он во всем сознался и стал горячо извиняться, но, казалось, он не жалеет о том, что сделал; жалеет, что попался.
На следующее утро Флора сварила себе кофе, села за крошечный кухонный столик, осмотрела квартиру, и ее поразило, как мало ее присутствие ощущается в комнате, а ведь они с Джулианом были вместе уже два года. Флора тут не жила, но, если посмотреть вокруг, даже не поймешь, что у Джулиана есть девушка, если только не открывать аптечный шкафчик в ванной, где Флора держала тампоны, смывку для лака и маленький флакон духов… Она за двадцать минут собрала свои вещи – щетку для волос, зубную щетку, фен, халат, кое-какую одежду – в два бумажных пакета из супермаркета. Когда Джулиан проснулся, вышел на кухню и увидел, как она сидит за столом в пальто, он тут же все понял. Он был растрепан со сна, такой красивый. Стоял перед ней, как двенадцатилетка в своей пижамке (он носил пижамы!), с отпечатком подушки на щеке.
– Не знаю, почему у меня к тебе такие двойственные чувства, – сказал он ей прошлым вечером – обжигающе болезненное замечание, которое она проглотила. Горькая пилюля, еще не рассосавшаяся.
– Я устала, Джулиан, – сказала Флора, с тенью удовлетворения отметив, как поникли его плечи, как слегка вытянулось лицо. – Думаю, – продолжила она, – надо нам прекратить делать друг друга несчастными. Я больше не знаю, как сделать тебя счастливым.
– Флора…
Он подтащил к столу стул, взял ее за руки и заплакал. На что бы Флора ни надеялась, набравшись наконец смелости все оборвать, предположить, что Джулиан расплачется, она не могла. Она видела
