прожила всю свою взрослую жизнь с этой верой: Флора и Джулиан встретились, быстро полюбили друг друга, Джулиан – сам того не желая, Флора с – азартом собаки, гонящейся за блестящим красным мячиком. Джулиан сопротивлялся, Флора настаивала, любовь победила. Ну, что-то в этом роде. Путь их любви не был прост, но она была настоящей. Временами им приходилось потрудиться, чтобы остаться на том же месте с теми же намерениями, но они разглаживали все складки, когда говорили об этом; как хорошие рассказчики и хорошие актеры они свели все к нескольким символическим мгновениям, которые сложились в легенду о Флориане. Когда они поженились, Флоре надоело это имя; она слышала его куда чаще, чем Джулиан, который не мог понять, чем ее так достает их прозвище.
– Это мило. Все видят, что мы команда. Две части лучшего целого.
– Нет, – говорила она, – все видят во мне продолжение тебя, а это не лестно, это меня умаляет.
Но это был бессмысленный разговор, потому что Джулиан, казалось, искренне обижался, когда она возражала. Флора никогда не смогла бы победить в этом споре, убедить Джулиана, что члены «Хорошей компании» его обожают и видят во Флоре прекрасно подходящий гарнир. Так они и остались Флорианом, не просто парой, но парой, которой хотят быть все. Парой, у которой получилось. Созданными друг для друга, как прошлым вечером сказала Сэм. В минуты, когда ее сердце смягчалось, Флора готова была признать, что прозвище, в общем, ласковое, с ним можно смириться. Флориан.
Но смирилась ли она?
Флора поняла, что чувствует нечто большее, чем предательство, чем горе. Она чувствовала, как в ней высвобождается то, что она долго время подавляла, и это не было ужасно, ощущение было теплое, текучее, и если бы оно могло принять разумную форму, то стало бы огромным светящимся вопросительным знаком.
Должна ли она была принять прозвище, которое не выносила, и смеяться?
Она все еще любила Джулиана?
Нужно ли ей было оставаться замужем?
Хотела ли она?
Глава двенадцатая
Почему он это сделал? Джулиан понимал, что удовлетворительного ответа на этот вопрос у него нет. Вообще. Ничего, чтобы Флоре стало лучше, ничего, что его оправдает, ничего, что она сочтет имеющим смысл. Он не посмел сказать об этом Флоре – она вся пульсировала, излучая ярость и отчаяние; что бы он ни сказал, если это, так или иначе, не значило «прости», она бы только больше распалилась – но он и не думал о кольце все эти годы. Забыл, несмотря на все намерения и планы, о том, что оно лежит на дне шкафа для бумаг у них в гараже. Когда оно много лет назад вернулось к Джулиану – и, господи, они ведь даже не добрались прошлой ночью до того, где именно оно к нему вернулось, – он его сохранил, потому что это было обручальное кольцо. Что он должен был с ним сделать? Выбросить?
Он слышал, что внизу проснулась Флора. Сам Джулиан не спал ни минуты. Сидя в кровати, слушал обычные утренние звуки: шум воды, кофемолку, глухой хлопок дверцы холодильника, машинку для взбивания молочной пены, которую он подарил Флоре на день рожденья и которую она любила больше, чем та заслуживала. Он сидел и поражался, как вся его жизнь перевернулась с ног на голову за прошедшие двенадцать часов. Неужели только вчера, накануне выпускного Руби, они стояли с Флорой в этой комнате и мир, казалось, был полон обещания? Вчерашняя пачка евро так и лежала на прикроватной тумбочке Флоры – свидетель их последнего разговора перед тем, как Флора решила перерыть шкаф в гараже и случайно раскопала прошлое, которое Джулиан считал давно похороненным и забытым.
Нет, поправил он сам себя, не совсем так. Пора посмотреть в лицо неприкрытой правде, состоявшей в том, что он всегда в глубине души ждал, что обутые в «мартенсы» ноги Сидни снова ступят на его порог. Сидни была опасна, неустойчива. Годами ее имя высвечивалось на его сотовом при входящем звонке или в мейле на адрес «Хорошей компании». Джулиан никогда не отвечал. Стирал письма, не читая. Он понятия не имел, где она живет и чем занята. Последние несколько лет все было тихо, и он позволил себе поверить, что она, так или иначе, решила жить дальше. Он время от времени предавался двум соперничающим, но одинаково весомым фантазиям по поводу Сидни. В первой, более великодушной, но редкой версии она наконец встречала кого-то, кто делал ее счастливой, и забывала о Джулиане. Во второй, более частой и, к его стыду, доставлявшей больше удовольствия, она умирала. Ее хоронили. Кремировали. Она навсегда замолкала. Джулиан ни разу не потрудился выяснить, не сбылась ли какая-то из его фантазий. Не будите спящую ложь.
Прошлая ночь была тяжелой, но Джулиан знал, что это так, закуска перед настоящей яростью. Прошлой ночью Флора была в шоке. Он все ждал, что она начнет кидаться тарелками, драть его за волосы, колотить кулаками по груди, но знал, что ничего такого не будет. Флора не была истеричкой; она была вдумчивой и, пока не отрубилась на диване, уже начала подсчитывать в уме и поняла, что его история с Сидни захватывала и тот год, когда они пошли на семейную терапию к Мод Лэнгстром. Тот самый год, когда он не только мог, но был обязан признаться, что творит за ее спиной.
– Мод знала? – спросила Флора прошлой ночью, оглушенная и подавленная.
Каким-то чудом именно в этот момент позвонила Руби, сказать, что останется ночевать у Ивана. Джулиан ее не отпускал, тянул резину, расспрашивал, как там на вечеринке, весело ли ей. Когда он повесил трубку, Флора уже уснула. Он укрыл ее одеялом Джозефины, налил себе еще выпить и ушел наверх.
Он не врал Флоре прошлой ночью, но и всего не рассказал. Он не раскрыл еще одну правду, способную разбить ей сердце, – единственным человеком, знавшим о кольце и о Сидни, была Марго. Лучшая подруга Флоры.
У Джулиана был длинный обвинительный список (что угодно, кроме его собственной слабости), начиная с ливня в ту среду, с пронизывающего холода. Он опаздывал, потому что Руби отказывалась надевать дождевик и сапоги, и у него ушла целая вечность на то, чтобы вывести ее из дома (Руби он не обвинял – так далеко зайти не мог). Потом поезд линии F (с ней всегда были какие-то проблемы) остановили из-за пассажира, которому стало плохо, и Джулиан вынужден был пересесть на А или С в центр. Вода, лившаяся с потолка станции на Западной 4-й улице, означала, что вместо любимого места в дальнем конце платформы ему придется встать ближе к турникетам. Когда поезд наконец остановился и Джулиан
