Эдмунд хмыкнул, но в его взгляде промелькнуло нечто вроде сочувствия. А я бросила взгляд на фолиант, из которого выпал листок.
– Похоже на черновик, – произнесла я осторожно.
– Это не может быть, – произнёс Джулиан, бросая взгляд на исписанные страницы, его голос дрожал. – Это… часть "Бури".
– "Буря"? – переспросила я, чувствуя, как внутри всё переворачивается.
– Последняя пьеса Шекспира, – тихо пояснил он. – Её считают его прощанием с миром театра.
Эдмунд, наконец, поднялся с кресла, подойдя к нам.
– О, это больше, чем просто прощание. Это зашифрованное послание.
– Но как? – Джулиан смотрел на него, словно требуя объяснений. – Как я могу написать пьесу, которая уже существует?
– Время циклично, дорогой профессор. Ты уже написал её. Точнее, ты ещё напишешь.
Эдмунд пожал плечами, его улыбка была чуть насмешливой.
– Это не имеет смысла, – возразил Джулиан, но в его глазах уже отражалась растерянность.
– Время редко имеет смысл, – заметил Эдмунд, повернувшись к полке и вытащив оттуда ещё одну книгу. – Но оно всё же имеет правила. Если ты откажешься, Джулиан, то ткань времени разорвётся. Мир станет совершенно другим.
– Откуда ты это знаешь? – спросила я, чувствуя, как внутри всё холодеет.
– Хотите увидеть? Кулон и кольцо – ключи. Они покажут вам правду.
Джулиан перевёл взгляд на меня, его лицо было сосредоточенным, но я видела сомнения.
– Хорошо, – сказал он, наконец. – Покажи нам.
Эдмунд наклонился ближе, его голос стал почти шёпотом.
– Держитесь. Правда больнее иллюзий.
Его пальцы коснулись кулона, и воздух вокруг нас вдруг начал двигаться. Тени закружились, свет свечей замерцал, и пространство вокруг исчезло, оставив нас в водовороте времени.
Мир без шторма
Вихрь времени стих так резко, что на мгновение я почувствовала оглушающую тишину. Воздух вокруг нас стал плотным, сухим, лишённым жизни. Стены архива больше не окружали нас. Мы стояли на той же улице Лондона, но он больше не был узнаваем. Здания выглядели так, словно были вырезаны из единого блока камня – серого, гладкого, лишённого деталей. Никаких вывесок, никаких окон, из которых доносились бы звуки жизни. Всё выглядело мёртвым.
– Это… – начал Джулиан, но замолчал.
– Добро пожаловать в мир, где «Буря» не была написана, – произнёс Эдмунд с горькой усмешкой.
Я огляделась. Люди двигались по улице, но их лица были бесстрастными, шаги – механическими. Они не разговаривали, не смотрели друг на друга. Их глаза были пустыми, словно они забыли, как думать или чувствовать.
– Что с ними? – спросила я, чувствуя, как по спине пробегает холод.
– Без «Бури» магия стала инструментом. Она больше не вдохновляет, не пробуждает трепет. Теперь это просто способ контроля.
Эдмунд вздохнул и указал в сторону ближайшего здания, на котором был выгравирован странный символ.
Мы подошли ближе к зданию, за дверями которого раздавались монотонные голоса. Я заглянула внутрь и увидела ряды людей, стоящих в одинаковых серых одеждах. Они повторяли одни и те же слова, словно заклинание.
– Это… ритуал? – спросил Джулиан, нахмурившись.
– Но не для созидания, а для подчинения. Без Шекспира и его пьес люди потеряли не только искусство, но и способность мечтать.
Эдмунд кивнул.
Мы двинулись дальше, и с каждым шагом мир становился всё мрачнее. Вдоль улиц стояли пустые здания театров, их двери были заколочены, а афиши выцвели до неузнаваемости.
– Где искусство? – тихо спросила я, оглядываясь.
– Искусство здесь больше не нужно. Оно было слишком опасным. Оно заставляло людей думать.
Эдмунд развёл руками.
Мы пересекли площадь, где некогда стоял рынок. Теперь здесь возвышался огромный монумент, вокруг которого собрались друиды. Они читали заклинания, и их голоса звучали в унисон, но в них не было ничего живого.
– Магия вытеснила всё остальное, – пояснил Эдмунд. – Но без мечты, без души, она лишь уничтожает.
– Когда мечта становится рутиной, магия умирает. – эхом за ним произнес Джулиан, сжимаю мою руку.
Эдмунд слегка улыбнулся, но в его глазах была печаль.
Следующий скачок во времени привёл нас в ещё более странное место. Мир стал механизированным, но пугающе пустым. Мы увидели заводы, чёрный дым которых застилал небо, и ряды домов, в которых не горел свет. Люди были одинаково одеты, и их лица были такими же серыми, как окружающий их мир.
– Где книги? – вдруг спросил Джулиан, остановившись перед магазином, за окнами которого не было ничего, кроме пустых полок.
Эдмунд покачал головой.
– Книги исчезли. Без пьес, без театров люди забыли, как рассказывать истории.
Мы вошли в театр, который теперь стал складом. На полу валялись обломки декораций, а занавес был разорван.
– Это… невыносимо, – прошептала я, ощущая, как слёзы подступают к глазам.
– Без «Бури» исчезло вдохновение, – сказал Эдмунд. – А с ним исчезли писатели, художники, композиторы. Всё, что вы знаете и любите, исчезло, потому что кто-то решил, что одна пьеса ничего не значит.
– Что мы можем сделать?
Джулиан повернулся к нему, его лицо было напряжённым.
– Написать её.
Эдмунд посмотрел на него, его глаза блестели в тусклом свете.
– Но как? – Джулиан сжал кулаки. – Как я могу написать то, что уже существует?
Эдмунд слегка улыбнулся.
– Потому что время – это круг. Ты уже написал её. Но, чтобы она появилась, ты должен сделать это снова.
Когда мы вернулись в нашу реальность, я почувствовала странное облегчение, но и глубокую тревогу.
– Теперь ты понимаешь? – спросил Эдмунд, глядя на Джулиана. – Это не просто пьеса. Это код.
Джулиан молчал, его взгляд был сосредоточенным. Я подошла ближе и положила руку на его плечо.
– Ты справишься, – прошептала я.
Он взглянул на меня, и в его глазах отражались решимость и страх.
– Если я напишу эту пьесу, это изменит всё.
– Тогда у нас есть шанс. И, возможно, только один.
Эдмунд улыбнулся, но его улыбка была полна загадки.
Вихрь
Мы вернулись в реальность, но ощущение, что нас всё ещё преследуют тени, не исчезло. Лондон эпохи Тюдоров встретил нас сумрачным небом, дымными улицами и
