там нашел?
– Старые выпуски «Спектра».
Я продолжал раскопки, а она пошла по магазину, выискивая какую-нибудь ценную добычу. Самый последний выпуск «Спектра» был датирован 00461 годом, что дало нам примерную дату опустошения Малиналии – около тридцати пяти лет назад.
– Хансон называл нас материалом и субъектами, – сказала Джейн, роясь в шкафу, где оставались одни ржавые банки, – живущими в Резервации и поколением двадцать четыре. И что это вообще значит?
– Понятия не имею, – ответил я. – Я слово «субъект» встречал только в приговоре. Или в слове «субъективный».
– Верно. А Резервация – это что-то вроде того, что ты запасаешь на случай чрезвычайной ситуации и не трогаешь.
– Он сказал, что есть еще одна под номером тринадцать и что она к западу отсюда. Есть какие-нибудь мысли?
– Нет. Но мы знаем, что он связан с Утопиакорпом, судя по его форме, и у этого Утопиакорпа есть власть над жизнью и смертью, и он вроде бы лишен угрызений совести и чувства вины, так что он со своими спутниками смотрит на нас так же, как префекты на Бандитов – мы гнусные, низкие и немногим лучше паразитов.
– Непохоже на доброго Творца, верно?
– Да вообще бессмысленно, – сказала Джейн, – но одно я поняла. Хансон вообще не должен был ничего из этого нам рассказывать. Мы, как народ, не должны знать ничего из того, о чем он говорил – причем под страхом смерти.
Мы оба немного помолчали, думая, что это может значить. Наш мир – каким мы его знали – был как минимум упорядочен и понятен, пусть совершенно несправедлив и опасно продажен. Хансон полностью все перевернул. Была еще одна сторона нашей жизни – и огромная, – о которой большинство из нас совершенно ничего не знало.
– Ты видел, как в страхе и растерянности разбегаются мокрицы, когда поднимаешь камень?
– Да, – сказал я, – прямо как мы сейчас. Что-то огромное происходит за незримой для нас завесой, о которой мы до сих пор и не знали.
– Согласна. И у меня нехорошие мысли.
– Например?
– Мы не можем изменить систему, не зная, что находится за этой завесой, и у меня довольно мерзкое ощущение, что этот Хансон и Создатель хотят, чтобы у нас все оставалось как есть. Он сказал, что его впечатлило, как мы столько узнали в таком возрасте. Если люди начнут шептаться и интересоваться, все будет кончено.
– Значит, – сказал я, стараясь собраться с мыслями, – Бледные Всадники приходят, когда хроматическая гармония не срабатывает, чтобы по запасному плану сохранить все как есть?
– Я думаю так, – ответила она. – Создатель хочет, чтобы Хроматическая Иерархия держалась любой ценой, а все недовольные и нарушители должны уничтожаться.
– А им-то зачем? И вообще, кто они и откуда приходят?
– Не знаю, но сдается, что твоя теория Кого-то из Где-то-там в конце концов верна, и как мы знаем по карте RISK, этих Где-то-тамов, откуда они могут приходить, огромное количество.
Мы немного помолчали, воодушевленные, но и одновременно раздраженные тем, что наша цель перестала быть целью. Как будто мы загнали шайбу в невероятно маленькие ворота лишь для того, чтобы увидеть, что там еще одни ворота, куда меньше и дальше, чем первые. В тишине мы возобновили поиски какой-нибудь неоткрытой банки варенья или другой съедобной роскоши.
– Нашел что-нибудь? – спросила Джейн через несколько минут.
– Общезеленый пищевой краситель для салатов, – я показал ей тюбик, – но он давно затвердел.
– Его можно развести пищевым маслом, – сказала она, и я забросил его в рюкзак.
Больше мы ничего не нашли и направились к следующей двери, за которой оказалась старая ремонтная лавка, где обычно почти все, любой степени изношенности или поврежденности, как-то приводилось в пригодность. Древняя латунная табличка на двери сообщила нам, что последним Мастером-ремонтником была Дороти Кармазин, и, оказавшись внутри, мы увидели, что крыша помещения частично обрушилась. Отремонтированные или напрасно ждущие своей очереди вещи валялись кучей. По большей части это были предметы утвари или сельскохозяйственные инструменты. Венчики для взбивания, маслобойки и залатанные лопаты заржавели до полной непригодности, как и останки стиральной машины, краны, поплавковые клапаны и прочие сантехнические предметы.
– Я слышу голоса, – сказал я, уловив слабые звуки разговора.
– В подвале, – добавила Джейн и кивнула на закрытую дверь, которая, видимо, вела в мастерскую внизу.
Мы подошли к ней на цыпочках и приложили ухо к двери, но разговор был приглушенным, и его вроде бы перебивала музыка – было немного похоже на пьесу. Мы открыли дверь, и в нос нам ударил затхлый запах пыли, смешанный с запахом гнили и масла для швейных машин. Начав спускаться, мы сразу поняли, откуда исходит звук: на столе стоял работающий дальновид. На экране несколько человек разговаривали друг с другом в просторной гостиной с большим камином.
Но это было не все. В помещении стояли токарные, фрезерные и сверлильные станки, каждый из которых освещала работающая светилка, тусклая и бесцветная, засиженная мухами. Мы видели, что старая техника разбиралась, чтобы привести в рабочее состояние более утилитарные механизмы, но один предмет особенно привлек наше внимание: стоявшая в углу тускло-серая машина, покрытая пылью и затянутая паутиной. Казалось, она не двигалась с тех пор, как город опустел, но это не значило, что она не работает. Железного Дровосека чрезвычайно сложно уничтожить. Люси Охристая утверждала, что они работают на гармонической индукции, что могло объяснить, почему некоторые продолжают функционировать спустя пять сотен лет после изготовления.
– Такие есть в Кобальтовском музее Того, Что Случилось, – тихо сказала Джейн, – но они деактивированы.
Этот, насколько мы видели, был все еще в частично рабочем состоянии – его единственный функционирующий глаз следил за нами, пока мы шагали вниз по ступеням, взбивая пыль веков. Мы спустились и осторожно приблизились к нему. Не было известно случаев, чтобы Дровосеки прицельно кому-нибудь навредили, но с возрастом они становились ненадежными, и если они на кого-то падали, люди погибали. Лучше было держаться на расстоянии в несколько шагов. Мы смотрели на него, пока он переводил глаз с одного из нас на другого, и у меня возникло ощущение, что он нас оценивает.
– Как думаешь, он может понимать нас? – спросил я, поскольку считалось, что в отличие от потрошиллы Железный Дровосек обладает сознанием.
– Не знаю, говорят, они прежде разговаривали.
Он посмотрел на Джейн, потом на меня.
– Я все еще могу говорить, – проскрежетал он, – но никто из вас не Дороти. Где Дороти[26]?
Наверняка он имел в виду ремонтницу, чье имя было на табличке.
– Боюсь, она умерла, – сказал я.
Пауза.
– Определи слово «умерла».
– Перманентно деактивирована, – сказала Джейн, и Железный Дровосек повернул взгляд к ней.
– Я понял, – наконец сказал он. – Я думаю, я был временно деактивирован. Я отличаюсь от Дороти. Я отличаюсь от вас.
Джейн посмотрела на меня, и я пожал плечами. Мы никогда прежде с таким не сталкивались.
– Мне нравится чинить вещи, – продолжал Железный Дровосек, – я могу починить почти все. А в свободное время я играю в шахматы. Мы с Дороти играли незадолго до того, как она стала мертвой. Хочешь возобновить игру, новая Дороти?
Мы увидели незавершенную шахматную игру на столе рядом с Железным Дровосеком. Фигурки были покрыты пылью, на доске валялись обломки штукатурки и иссохший трупик галки. Джейн убрала мертвую птицу с доски и осторожно переложила со стола.
– Ты играешь? – спросил я.
– Я очень хорошо играю, – сказал Железный Дровосек, – на семьдесят восемь процентов лучше вас.
– Я с Джейн говорил, – уточнил я, возможно, чуть резковато, но Железный Дровосек не ответил.
– Я пятая в юношеском разряде в Секторальном Чемпионате, – сказала Джейн.
– Ход белых, – сказал Железный Дровосек.
– Я сыграю с тобой, – согласилась Джейн. – У тебя есть имя?
– Определи слово «имя».
– Условная метка, используемая для идентификации отдельного человека, сущности или объекта. Дороти – это имя.
– Дороти называла меня Здоровяк, – просто сказал он, – как своего любимого Картрайта[27]. Я уверен, что раньше у меня было другое имя или эксплуатационный номер. Я ремонтировал вещи для Дороти, теперь буду ремонтировать вещи для вас. – Он указал на дальновид, который все еще работал. – Я смотрю тридцатую серию.
– Серию чего?
– «Бонанзы»[28]. Серия называется «Глиняные ноги». Дороти любила «Бонанзу», хотя она
