Голос взволнованный.
– Это Аделина, – в трубке слышу его прерывистое дыхание.
– Это срочно? Я не могу сейчас говорить. Извини.
– Мы на кладбище с мамой. Я не могу поднять ее в горку. Поможешь? – В ответ тишина. Проверяю, не прерван ли звонок, но вижу, что все в порядке.
– Сейчас. Спущусь. – Голос недовольный. Он мне снова не рад. Встроенный аналитический аппарат в голову отказывается видеть очевидные причинно-следственные связи.
Макс спускается к нам. Весь вид выдает внутреннюю борьбу, злость. Его настрой передается и мне, и маме. Нам троим неуютно здесь. Но только двое из нас знают: он зря приходит сюда каждый день. Я жива. И скоро он обо всем узнает.
В голове возникают дурацкие предположения, уводящие от болезненного вывода, который без анестезии вырывает поочередно каждый мой жизненно важный внутренний орган:
“Наверное, это чувство вины, ну не может он до сих пор помнить обо мне, не может любить, ведь если это так…”
Если это так, то прямо сейчас мне нужно сказать ему правду, освободить от этого бремени. Но я не могу. Не сейчас. Не так. Я пока не готова к этому разговору. И не знаю, когда буду готова. Меня страшит и его реакция, и неизвестность, что будет дальше. Вдруг он захочет забрать у меня ребенка?! Глупости, конечно. Но… Я знаю, что он накажет меня. Что просто так не простит. И месть его будет страшна.
– Не самое удачное место для прогулок, вам так не кажется? – Он пытается скрыть свое недовольство нашим визитом. Выходит плохо.
– Мы только положить цветы, – заикаясь говорю. – Если бы я знала, что ты здесь, меня бы здесь не было.
– Тебя в принципе здесь не должно быть! – Он рявкает так, что с соседней елки от его громкого возгласа срываются две вороны и, шумно махая крыльями, убираются прочь. Хотела бы и я так просто смыться отсюда.
– Максим, это я Аделину попросила. Давно не была у Игоря. И Киры. Я, пожалуй, здесь останусь, не нужно тащить коляску наверх. Аделина, – мама протягивает мне две связки цветов. – Сходи одна, я подожду тебя здесь. Обещаю не убегать.
Мамина шутка никак не разряжает обстановку. Молча беру цветы и иду наверх, ориентируясь по высокому стеклянному куполу. И зачем я захотела приехать к папе именно сегодня? Почему наши встречи с Максом на кладбище становятся уже традицией? Ведь могли же разминуться? Что за дела?! За спиной слышу его тихие шаги. Не оборачиваюсь. Иду быстрее. Шаги сзади тоже быстрее.
– Стой, – он хватает меня за руку и уже знакомые телу электрические скаты выжигают место прикосновения разрядом тока. – Расшибешься. Смотри под ноги. Здесь скользко.
Останавливаюсь. На поднимаю на него взгляд, разглядывая его руку, точнее, рисунки на ней. Это языки пламени. Черные, практически сливающиеся в одну зону огня.
– Что означает твоя татуировка?
– Это просто разукрашка, – отвечает Оливкиными словами, не говоря правду.
– Скажи, – настаиваю.
– Нет, – он продолжает держать меня за руку и начинает тянуть меня вверх по горке. – Пошли.
На вершине, захожу к папе, кладу красные каллы и мысленно разговариваю с ним. Как и каждый день, когда вспоминаю о своем супермене, молю о прощении, но в этот раз еще и даю обещание. Прыгнуть с вершины своего самого сильного страха в бездну правды. Макс стоит рядом. По-прежнему молчит.
– Я зайду к Кире? Можно? – Зачем-то спрашиваю разрешение и сразу начинаю оправдываться. – Наталья Андреевна просила цветы занести.
Вместо ответа он просто освобождает мне проход, пропуская вперед. Иду. Захожу в стеклянный дворец. Руки дрожат. Хорошо, что хризантемы прячут их тремор. У памятника свежий букет белых эустом с эвкалиптом. Ярко-оранжевые апельсины. Стаканчик из-под кофе. Я даже знаю, что в нем. Какао с перцем. Рот наполняется слюной со вкусом горечи.
Поднимаю глаза к фотографии. В прошлый раз я так и не решилась ее рассмотреть. Я помню этот снимок, сделанный в день нашей свадьбы на Байкале. Я улыбаюсь. Счастливая. Помню, как тогда позировала нашему чудесному фотографу, сжимая в руке ключи от аккорда, ставшие моим обручальным кольцом. К горлу подступает тошнота. В глазах темнеет и начинает все плыть. Если бы не Макс, я бы упала тут же, у собственной могилы. Представляю, что он сейчас испытывает.
– Прости. Мне не хорошо, – пытаюсь высвободиться из его рук. Он не отпускает.
– Помнишь, что я сказал тебе в прошлый раз, когда мы встретились здесь? – Помню. Но отрицательно машу головой и впервые за все это время смотрю в его глаза. В них столько боли, уязвимости, страданий, они сносят меня с ног. Всхлипываю. Он прижимает меня к своей груди. В этот момент начинает истошно каркать ворона. – Я не смогу тебя больше отпустить. Это все так неправильно. Но это выше моих сил.
Его признание лишает меня дара речи. Не могу разложить его на атомы и проанализировать. Слова в одно ухо влетают, в другое – вылетают, на задерживаясь в коре головного мозга. У меня в прямом смысле слова отшибает память и рядом с ним я превращаюсь в тупую овцу без аналитического мышления. На меня давят вспышки отдельных слов-посланий, которые уничтожают меня изнутри.
Ошибка.
Правда.
Возмездие.
Я вконец измучилась от своего вранья. Мне физически от него плохо. Тело превращается в тряпочку без сил. Быть не собой, скрывать правду, постоянно себя контролировать, чтобы не ляпнуть лишнего, не проявлять свои чувства – слишком энергозатратно.
Мне казалось, что я сильная. Скала. Со всем справилась, разжевала и выплюнула съедающую меня боль. Остаточные панические атаки – всего лишь телесная реакция психики на триггеры. Но в целом, я давно “ок”. Машина по переработке воспоминаний и эмоций. Своего психолога я в этом убеждала не раз. Так и говорила:
“Я больше не чувствую ничего. Ни о чем не жалею. Прошлое – в прошлом. Живу настоящим. Я сильная. И я со всем справилась”.
Врунья!
Лживые аффирмации, которыми я себя пичкала, подступают к горлу рвотными позывами. В его объятиях, таких родных руках каменная Аделина сыпется на мельчайшие песчинки. Он, как величайший в мире скульптор, берет каменную глыбу и освобождает ее от лишнего, придавая нужную форму. Но что он станет делать, когда из-под его рук выйдет ОНА. Та, что прячется внутри меня? Кира Дружинина. Нет. Кира Булатова. Мать его ребенка.
– Ты как? – Он еще меня и успокаивает на могиле Киры.
– Лучше. Нам нужно поговорить. Я должна тебе сказать кое что важное. Максим, – он не дает договорить, поднимает мое лицо за подбородок, смотрит на меня. Мрачнеет на глазах.
– Не
