некому его искать, кроме государственного правосудия.
Впервые я ощутил мысли о новой жизни для себя, когда увидел в самолете дикарку-незнакомку с дочкой, она могла бы стать моим спасением, но превратилась в проклятие, когда я узнал, чья она жена. Образом Киры мне удавалось спасать себя от наваждения по имени Аделина, пока я не приехал ранним утром к теще и не увидел “сюрприз”. Заспанную Аделину Потапову в футболке моей жены, а потом и ее дочь, к которой у меня просыпаются самые нежные чувства. Хочу забрать обеих у Потапова. Выкрасть. Присвоить. Влюбить в себя. Чтобы получить незаслуженный шанс на нормальную человеческую жизнь.
“Я хочу твою жену себе.
И дочь.
Ты это, извини-подвинься, у меня тут чувства проснулись. Оказывается, я еще не сдох внутри, там что-то есть”.
Так сказать Потапову о моих планах?
Или зайти издалека? Купидон постарел, ослеп, херачил стрелами в разные стороны, одной зацепил меня. Я не при делах, сердцу (и члену) не прикажешь. Блять, язык не повернется выдать подобное, причем любое объяснение будет выглядеть тупо. Мишура может украсить самую лысую елку, но для правды она не уместна. Терпеть не могу, когда ходят вокруг да около.
А тут дела касается Потапова. Он не заслуживает удара в спину! Я скажу ему правду, а дальше пусть размажет меня хоть по стенке. Имеет право.
Кира рассказывала мне о трагедии всей его жизни. Он потерял супругу и дочь. И я, как никто другой, понимаю, через что он прошел. То, что сидит в моей башке и не собирается из нее выметаться – кощунство. Знаю, блять! Но я, как больной, все время думаю о моих девочках. Мои девочки.
Блять!
Блять!
Блять!
Вспоминаю, как пять лет назад, не разобравшись, налетел на него с кулаками, обвиняя его в посягательстве на мое. Только это было роковым заблуждением. Все эти годы он холил и лелеял мою девочку, как родную. И как я собираюсь ему отплатить, посягая на святое – на его семью?! На его женщину, на ребенка?
Снесите мне мозги кто-нибудь, а? Потому что сам я не справляюсь, не могу выкинуть их из головы!
Поговорю с Потаповым. Я обязан это сделать. Но что скажу? Отдай мне их? Я тут, понимаете ли, что-то чувствую? Так ведь они не вещи! Мало ли что я чувствую! И с чего я решил, что они захотят пустить меня в свою жизнь?
Аделина. Эта пожароопасная выдерга все нутро мне наружу выворачивает одним своим присутствием, своими шутками-прибаутками, дерзостью, наглостью, а после полуголой задницы, задранной во время мытья полов я вообще ни о чем другом думать не могу. И это не только похоть. Это что-то другое. Когда я смотрел на нее с Оливкой, внутри все мышцы, кровяные сосуды, артерии, органы свернулись в одну большую икебану в виде сердца, из которого сочится желание оберегать, отогревать, баловать, на руках носить. Быть рядом. Любить. Возможно ли что у меня есть второй шанс на такое важное слово на букву “Л”.
Я интересен Аде. Ее тело говорит об этом – глаза сверкают в мою сторону, она все время кипятится при мне. По себе знаю, когда на человека все равно, он не вызывает никаких чувств. Или глючу?! Пожалуй, мать права. Пора к психологу. Сегодня же!
Идти на пролом и завоевать замужнюю женщину. Или засунуть свое сердце в задницу, заштопать принципами и уйти в монастырь? Женский?
Как же изматывают эти беседы с собой! К черту самоанализ! Задеру ее футболку, схвачу за манящие ягодицы, посажу на себя и ускачу в далекие дали, прихватив Оливку.
Больной, блять, Макс! Ты же ребенку все детство сломаешь!
Но малышка же сама предложила жениться на ее маме, может, не все так гладко в семействе Потаповых? Я это выясню. В ближайшее время. Отец семейства будет на юбилее. Поговорю с ним. Выложу все карты на стол.
И там же проверю, есть ли что-то у Ады ко мне. Знаю я один способ, он работает всегда. И если есть хоть малейший шанс, что она думает обо мне не как о больном придурке, а как о мужчине, с которым она хотела бы, могла бы… Я им воспользуюсь, и пусть проклянет меня крестный моей покойной жены.
Прежде чем уйти от Натальи Андреевны, прохожусь по дому, проверяя все пороги. Выхожу на крыльцо. Его тоже нужно переделать. Нужно привезти доски. Сам я нифига не столяр-очумелые ручки. Звоню Михалычу, чтобы организовал строительную бригаду как можно быстрее. Берет трубку сразу, с первого гудка. Кажется, кто-то еще весь на нервах и ждет новостей из этого дома? Захожу попрощаться. Все по-прежнему сидят на кухне.
– Наталья Андреевна, мне пора, заеду вечером, звоните, если что-то нужно, – не смотрю на Аду, собираюсь выйти, но Оливка несется ко мне, ее мама этому не рада, вижу, как она подскакивает за ребенком, нервничает.
– Максим, не уезжай! Останься со мной, – сажусь на корточки, подхватываю ангела и задыхаюсь от своих ощущений.
Я подсел на эту малышку конкретно, не меньше, чем на ее мать. Я бы отдал годы, десятилетия жизни, лишь бы вот так, хотя бы час в день быть с ней, чистить вместе зубы, читать книжки, дуть на разбитые коленки, носить на плечах, изображая лошадь, печь блины, что там еще делают хорошие отцы? Эти образы вихрем проносятся в голове, добивая меня своей реалистичностью и несбыточностью.
– Лисенок, я приеду вечером, хочешь привезу тебе что-нибудь? Заказывай, что хочешь, – Аделина стоит над нами коршуном, всем видом выражая высшую степень неудовольствия.
– Не хочу быть Лисенком, – обиженно поджимает гудки, дуется. – Я тебе не нравлюсь?
– Я не встречал девочки красивее тебя, еще никто и никогда мне так не нравился, – это не просто слова, чтобы успокоить чужого ребенка. Это факт. Моё сердце принадлежит этой малышке, я никак не могу и не хочу объяснять себе этот факт. – Не хочешь, чтобы я называл тебя Лисенком? Хорошо? Как ты хочешь, чтобы я тебя звал? Оливией?
– Волчонком, – смотрит мне прямо в глаза. Ждёт ответ. А я, взрослый чувак, готов пустить не скупую мужскую слезу. Не знаю, осознает ли она, о чем эти слова для меня.
Смотрю на Аделину и вижу странную реакцию. Она кусает губы, на них остается кровавый след от зубов, в ее глазах застыли слезы. Странная реакция. Не понимаю ее. Потом до меня доходит. Она переживает за реакцию ребенка на меня, ведь у нее есть родной отец. И это, к моему сожалению,
