захватили меня. Мое дыхание сбилось. Я действительно была здесь. Видела его крышу, что словно широкополая шляпа, укрывала сидячие места и часть сцены, оставляя открытый партер под небом.
Сейчас здесь было безлюдно, и падающий снег превращал это место в картину из мечты. Белые хлопья срывались с неба и танцевали в свете полной луны, ложась мягким покрывалом тишины.
Я шагнула внутрь. Пространство театра, даже пустое, казалось живым. Каждая балка, каждая доска хранили эхо громких аплодисментов, шёпотов и звуков драмы. Воздух был свежим и холодным, пропитанным древесным ароматом, но снег привносил в эту картину странное чувство спокойствия.
В центре сцены сидел Джулиан. Его фигура, обрамлённая лунным светом и падающими снежинками, выглядела так, словно он был частью этого театра. Снег мягко ложился на его плечи и волосы, создавая образ, который заставил меня замереть.
Я замерла на мгновение, глядя на него. Свет луны освещал его лицо, делая черты ещё резче и выразительнее. Его взгляд был устремлён в пустоту сцены, словно он пытался найти ответы среди её теней.
Он не заметил меня сразу, но я подошла ближе, поднимаясь по деревянным ступеням. Мои ноги словно двигались сами по себе.
– Джулиан, – тихо произнесла я.
Он повернул голову, его глаза встретились с моими. В них было всё: тревога, боль, любовь и нечто ещё – то, что я не могла полностью понять.
Я опустилась на колени у его ног, мои пальцы осторожно коснулись его руки.
– Ты не должен быть здесь один, – сказала я, стараясь скрыть дрожь в голосе.
Он посмотрел на меня, его взгляд стал мягче, но в нём всё ещё читалась борьба.
– Анна… Иногда я думаю, что мы с тобой – лишь пешки в этой истории.
– Нет, – ответила я, глядя ему в глаза. – Ты не пешка, Джулиан. Ты автор.
Он усмехнулся, но эта усмешка была горькой.
– Автор, который не знает, чем закончится его пьеса.
– Ты пишешь её сейчас, – сказала я, сжимая его руку крепче. – И ты не один.
Молчание повисло между нами. Снежинки продолжали кружиться вокруг, оседая на его ресницах, на моей ладони, которая теперь лежала на его колене.
– Я боялся… – начал он, но остановился, опустив взгляд. – Боялся, что однажды ты поймёшь: я не герой этой истории.
– Герои – это не те, кто знает все ответы, – прошептала я. – А те, кто продолжает искать, несмотря на страх.
Он наклонился вперёд, его лицо было так близко, что я могла видеть каждую снежинку, тающую на его коже.
– Анна… Я люблю тебя, – произнёс он тихо, но его слова прозвучали так громко, как если бы он выкрикнул их в пустом театре.
Моё сердце замерло, а затем забилось быстрее.
– Я тоже тебя люблю, – ответила я, чувствуя, как мои слова становятся правдой, звучащей глубже любого шёпота.
Я потянулась к нему, и наши губы встретились. Сначала осторожно, почти трепетно, но вскоре всё это осторожное напряжение переросло в нечто большее. Его руки обвили мою талию, притягивая ближе, и я почувствовала, как его дыхание становится неровным. Снег продолжал падать, создавая вокруг нас кокон из молчания и света.
Его губы скользили по моим, горячие, требовательные. В этот момент между нами не существовало ничего, кроме этого прикосновения. Его ладони скользнули вверх по моей спине, оставляя за собой трепетное тепло.
Я обняла его за шею, мои пальцы зарылись в его волосы, чувствуя холод от снега, смешанный с его теплом. Это было слишком – слишком жарко, слишком близко, слишком важно. Снег ложился на наши лица, таял от жара кожи, и я чувствовала, как всё вокруг исчезает, оставляя только нас.
Когда мы, наконец, оторвались друг от друга, Джулиан всё ещё держал меня близко, его лоб прижался к моему.
– Ты… моя «Буря», Анна, – выдохнул он, и его слова прозвучали как обещание.
Я коснулась его щеки, улыбаясь сквозь слёзы, которые сами по себе скатились по лицу.
– Тогда не дай мне утихнуть, Джулиан. Никогда.
Снежинки продолжали кружиться вокруг нас, но их холод больше не имел значения.
Песчинки времени
Лондон эпохи Тюдоров дышал жизнью, пульсировал, словно сердце мира. Утренние базары будили город звуками глухих ударов молотков, криков торговцев и блеянья овец, которых перегоняли через узкие мостовые. В воздухе витал аромат свежего хлеба, дым от очагов и запахов вод Темзы, смешанные с запахами рыбы и пряностей. Улицы были узкими, влажными, застроенными домами с нависающими верхними этажами, из-за чего казалось, что дома склонились друг к другу, делясь секретами.
Я часто замечала, как моя одежда – плотная шерстяная юбка и корсаж – смущала меня своей тяжестью. Туфли оставляли в ногах странное ощущение, а плащ, казалось, поглощал в себя все запахи улиц. Однако вскоре я привыкла к этим мелочам. Временами, разглядывая себя в небольшом зеркале в нашем тайном убежище, я удивлялась, как легко это время становится частью меня.
Джулиан, напротив, выглядел так, будто всегда принадлежал этому миру. Его длинный плащ, украшенный серебряной пряжкой, рубашка с широкими манжетами и высокий воротник подчёркивали его осанку. Иногда я замечала, как местные женщины останавливались и бросали на него взгляд, и это вызывало во мне странное беспокойство.
Мы жили в маленькой комнатке на верхнем этаже дома, спрятанной от посторонних глаз. Она была простой, с низкими потолками, деревянной кроватью и единственным окном, выходившим на узкий переулок. Дни проходили в работе над пьесой.
В комнате, освещённой мягким светом свечей, рабочий стол Джулиана был центром его мира. Широкая деревянная поверхность с мелкими трещинами, как тонкие морщины времени, была покрыта листами бумаги, на которых беспорядочно переплетались строки, заметки и карандашные эскизы сцен. Рядом лежала чернильница из керамики, её горлышко обведено тёмным налётом, как будто она уже видела века творчества.
В самом углу, на массивной подставке, стояли песочные часы. Их корпус был сделан из тёмного дерева, украшенного тонкими резными узорами, изображавшими переплетающиеся розы и шипы. Гладкое стекло с чуть заметными пузырьками внутри удерживало песок – тонкую, почти светящуюся смесь золотистого и серебристого оттенков.
Джулиан часто смотрел на эти часы, будто
