которое открывается вам внутри нижнего этажа мельницы – «амбара», может потрясти любого: посредине мельницы, через все ее этажи, пронизывая ее тело сверху донизу, стремительно крутится вал – огромное, толстенное дубовое бревно[312] с закрепленными на нем гигантскими деревянными колесами – шестернями (в русских документах 1724 г. о верхнем самом большом из них сказано: «колесо верхнее поперег»). За него цепляется (с помощью такой же гигантской шестерни) горизонтальное бревно, на которое уже снаружи насажены крылья мельницы. Внизу вала другие шестерни передают движение дальше другим шестерням разной величины, к которым уже можно прикреплять пилу, молот – все, что потребно в хозяйстве. В мельнице «Кот» шестерни приводят в движение простое на вид, но весьма хитроумное устройство – дробильню: во вращающуюся огромную дубовую бадью с большой высоты поочередно падают страшного вида песты с острыми ножами (как у гильотины). Они дробят цветную щепу (красное дерево из Бразилии, синее – из Мексики, желтое – из Вест-Индии). Размочаленные щепки проваливаюся через сито вниз в закрепленные на том же гигантском валу многотонные каменные жернова. Жернова, скрипя и чмокая, растирают цветные щепки в порошек. Ярко-красная струйка сухой краски непрерывно скользит из-под жернова по каменному желобку в бочку. Так, вероятно, растирали и в Петербурге краски, охру, а также мел, свинцовые белила, порох.
По темной, скрипучей лестнице поднимаешься на «хоры» (русская терминология) амбара, открываешь дверь, выходишь на крышу – и сразу же глаза слепит солнце, тугой ветер Северного моря заполняет грудь. Полное ощущение, что ты вышел на палубу парусника! Наверху, почти задевая наши головы, скрипя и подрагивая, быстро вращаются белоснежные крылья мельницы. Они удивительно похожи на паруса: к деревянному каркасу крыла, как к реям и стеньгам, прочно прикреплены просоленые ветром длинные парусиновые полотнища. Ветер с моря туго надувает их, и к шуму и скрипу дерева примешивается тонкий посвист ветра. (В одном из докладов производителя работ в Канцелярию от строений 23 января 1723 г. написано, что «пилование дубу и соснового лесу, когда бывают погоды (т. е. ветер. – Е. А.) пильные мельницы не пилуют, понеже парусы на крыльях обветчали, также и струментов смазывать нечем»[313].)
Побродив по «палубе» «Кота», вдруг находишь еще одно поразительное сходство мельницы с идущим под крутым ветром парусником. Оказывается, вся огромная деревянная постройка с крутящимися «парусами», что стоит на каменном амбаре, прикреплена морскими пеньковыми канатами к чугунным столбикам – кнехтам, стоящим по всему периметру неподвижной «палубы» – крыши амбара. Подтягивая эти канаты-растяжки можно развернуть всю вращающуюся махину в ту сторону, откуда дует ветер! Правда, раньше следует получить так называемый «Ветряной контракт» и заплатить древний налог мельников «за захват ветра»! Впрочем, хозяин «Кота» получил «Ветряной контракт» еще в 1646 г.!
Целыми «семействами» такие же пильные мельницы стояли в разных местах Петербурга – на Охте, по берегам Ижоры и Большой Невы. С 1705 г. их можно было видеть на Стрелке Васильевского острова. О строительстве первой из лесопильных мельниц на Стрелке 11 июня 1705 г. Ульян Сенявин сообщал Меншикову, в сентябре он докладывал о закладке второй[314]. На плане острова 1714 г. Лепинасса их видно не менее пяти[315]. В 1716 г. из-за новых планов застройки острова мельницы перенесли к устью Мойки[316]. С начала 1720-х гг. ветряные мельницы начали строить «на взморье», в основном с Адмиралтейской стороны, вероятно, там, где был самый сильный ветер[317]. В 1724 г. была построена мельница и на одном из бастионов Петропавловской крепости. Комендант Я. Бахмеотов просил Сенявина прислать «к нам в гварнизон такого мастера, которой бы мог у нас в гварнизоне к ветряной мелнице на мелничные крылья положить на них парусы…»[318].
Мельницы поставляли в город брус и пилованные доски. Мощные бревна (так называемые «кряжи») распиливали на 3–5 толстых досок. В 1720 г. с лесопилки на Охте сообщали, что из четырех сосновых кряжей сделано 26 двухдюймовых (т. е. толщиной 5,1 см) досок, а всего из 143 бревен получилось 522 доски «разных мер», иначе говоря, из бревна выходило в среднем 3,6 доски. Впрочем, бывало, что из бревна напиливали и по пять досок[319].
Более толстые доски резали из дубовых бревен. Они шли как на верфи, так и на строительство зданий. Так, из десяти дубовых кряжей напилили 20 досок толщиной в 10 дюймов (25 см), шириной 18 дюймов (61 см)[320]. Для строительства требовались и так называемые «топорные доски», т. е. сделанные из бревна, расколотого с помощью клиньев и топора. Из одного бревна выходило в лучшем случае две-три толстые доски толщиной в 6 и более дюймов (15,2 см)[321]. Такие доски шли на крыши и купола церквей[322].
Лес и готовые пиломатериалы хранили в «стопах» в разных местах по берегам рек. Лесных складов более всего было на Охте, возле бывшего Ниеншанца, или, как тогда говорили, «на Канцевской стороне по берегу Невы-реки» («Канцами», напомню, русские называли Ниен, Ниеншанц). Здесь же разбивали пришедшие с верховьев Невы «староманирные» барки, доски с них шли на стройки, здесь же работало, как уже сказано выше, множество пильных ветряных мельниц[323]. Привезенного строительного леса в Петербурге хранилось много. Во время ночной бури и наводнения 5 ноября 1721 г. бревна, пригнанные для Адмиралтейства, разнесло на огромном пространстве «от Питергофа и до Ранимбома и далее по морскому берегу, также и по другую сторону от Черной речки по Выборской стороне до Московских таборов, с Васильевского острова до Прешпективной»[324], в общем – по всей акватории Невы и Финского залива.
«Петро-камень, Петро-град»
Стройка на Неве особенно нуждалась в камне. Забавно, что «Петр» переводится как «камень», торжественный кант в честь победы над шведами это обыгрывал. Он начинается словами: «Петро-камень, Петро – град, А швед вопиет…» В жизни же камня как раз и не хватало! В 1714 г. был введен особый налог, действовавший более полувека: с каждого приезжающего посуху на заставе взимали по три камня общим весом 5 фунтов (2 кг), а с каждого приплывающего по воде – еще больше: три камня на 10–30 фунтов (4–12 кг). Чтобы камня хватало только для Петербурга, в том же году по всей стране запретили каменное строительство[325]. Естественно, камня от этого в Петербурге больше не стало, но зато там прибавилось каменщиков – отныне нигде, кроме новой столицы, они не могли найти для себя работу.
Под Тосно, «в Путиловшине» (у Ладоги), под Ропшей и в других карьерах были устроены «каменные ломки», где добывали («ломали») строительный «плитный» камень («ломаной ноздреватой камень»), который
