мир посиделок и подростковой болтовни. А как они резвились, готовились к «блядкам», у которых только название страшное, а на деле же просто прогулки сомкнутых девичьих локотков вдоль дороги… Иришка, видно, совсем закрутилась с малышом. Лиза иногда думала, как это, что у них за мир там, замужем? И ей становилось страшно и грустно, что и она могла стать уже хозяйкой в своем доме, мазать печь раз в год перед Пасхой, стирать шторы, трясти коврики-половички, кормить и обихаживать скот, скрипя вечными ведрами и звеня – такими же вечными банками, кастрюлями, корытами, ковшами, подойниками…
Да, а дети? Ну просто мрак!
Пора пришла косить гыч*. На самом деле это была высохшая картофельная ботва, будылья*. Обуховские радовались как дети, что приехали Григорьич и Лиза, да еще с «яким-то гарнэньким хлопчиком»*. Как Лиза ни старалась поменьше показываться на глаза бабушкам, через полчаса прибежали все, кто мог повидаться, как будто не видели ее не три месяца, а три года. Пришел и обиженный Васька, за лето сильно заматеревший и даже еще немного пополневший. На подбородке у него виднелась смешная, мягкая и редкая щетинка. Лиза пощекотала его по подбородку.
– Ну вот, уже броюсь… – покраснел Васька и отвел ее руку. – Я к тебе как-то еще приеду…
Он смерил Лизу взглядом, сунув руки в карманы штанов, и выдавил:
– Какая ты стала… фифа… раздалась даже…
Лиза пожала плечами:
– Но до тебя мне далеко…
– В другой раз приеду и не узнаю тебя…
– Да ладно, можешь не приезжать.
Васька метнулся домой и принес Лизе тряпичный мешочек.
– Это вот… я был в Ялте, подарок тебе. Возьми… – промычал Васька, увидал бегающего по меже с косой Глеба и выпрямил большие плечи. Он был похож на великовозрастного теленка. Лиза открыла мешочек и увидела браслетик из искусственной бирюзы.
– А, камень любви! – сказала она, вспомнив, как мать носилась со своей настоящей бирюзой в колечках и сережках.
– Типа того, – густо краснея, сказал Васька.
– Раньше надо было думать, – ответила Лиза, пряча браслетик в мешочек, а мешочек в карман толстовки.
– А это кто еще… у нас? Тот самый? – спросил с вызовом Васька, глядя, как Глеб таскает из открытого багажника пустые мешки и, присвистывая, поглядывает на Лизу с кривой усмешкой. – Я его видел! Пасет на Ровце! Борису Григорьичу помогает?
Лицо Васьки вытянулось и помрачнело. Он захлопал длинными ресницами, как любой недоросток, плохо справляющийся с крупным и неоднозначным чувством.
– Это наш… работник, Глеб. Он будет помогать косить, – нагло сказала Лиза, будто плюнув ему в лицо.
– Ясно, – крякнул Васька. – Поэтому «можешь не приезжать», да?
Лиза, будто извиняясь, улыбнулась.
Васька, потоптавшись у двора, ушел отчего-то очень озабоченный, сославшись на головную боль, а Лиза несколько минут посидела с его бабкой и пошла домой.
Глеб точил косу во дворе.
– Как ты в этих кустах жила, коханка, это же кущери настоящие, – подмигнул он Лизе.
– Да, теперь все здесь уже не такое… – вздохнула Лиза.
И тут, как назло, прибежал еще один древний ее воздыхатель.
Тринадцатилетний мальчишка по прозванию Мясушко, младший брат Иринки. Мясушком назвал его Григорьич за то, что на свадьбе сестры он метал мясо как подорванный и на вопрос: «А картошку почему не ешь?» – ответил: «А я только мясушко люблю!»
Вот так он и стал Мясушком.
Мальчик рос красивым. И джентльменом. Ему не с кем было играть, а Лиза иногда даже делала с ним уроки. Старшая сестра металась по женихам, пока не наметала себе живот и не вышла замуж. У Лизы не было никаких подобных интересов. Ей нравилось сидеть с Мясушком за учебниками и учить его считать яблоки и кирпичи. Он, узнав, что приехала Лиза, кинулся без всяких церемоний обниматься к ней, чуть не плача от радости, что увидел ее, и они ушли в дом, оставив Глеба одного.
Пока Григорьич бегал здороваться по соседям и искал компанию съездить вечером на плотину порыбачить карасей, Глеб выкосил весь гыч. Он был глянцевым от пота. Повязав на лоб свернутую рубашку, он опустил на шею подол, как житель пустыни, и с косой наперевес шел во двор, лениво кусая подобранное в садике белобокое яблоко. Дойдя до соседа Архерея, он зацепился с ним языком, и они стали трепаться обо всем на свете: о межени*, о дожде, о ссаном* лете, о цвялом* сене, о помидорах и гарбузах*. Потом он помог Архерею поймать гусака в ячмене, отклепал косу на его камне, наточил ему все ножи и снискал даже глечик молока из рук Архереевой супруги бабы Кати.
– Ой, – щебетала она, – откуда ж ты такой ладненький и добренький… хлопчик…
– Антоновский я, – отвечал Глеб, блеснув белозубой самодовольной улыбочкой.
После он пошел до другой соседской бабы, горбатой Юли, где помог ей стащить на хату табак и расстелить его. Ее внук Васька в это время лежал в своей комнате с плеером в обнимку, слушал «Мальчишник» и грустил о потерянной надежде на Елизавету. Баба Юля дала Глебу кусок вишневого пирога, и тот понес его Лизе. Открыв дверь, он увидел, что Лиза спит на полу, на красном ватном одеяле, подсунув под голову фуфайку, а рядом, голова к голове, обняв ее косу, спит Мясушко, как верная собака. Лиза так спит, будто она фарфоровая расписная куколка, но рядом лежит этот маленький подлец в шортах и майке, видимо притворяясь, чтобы во сне ее полапать!
Глеб сдвинул брови и надкусил пирог. Он тихонько притворил дверь и ушел в берег выкупаться в прудке. Пот лил с него градом.
Охладившись, он все же решил, что Мясушко слишком мелкий, чтобы ревновать к нему Лизу. Но Лиза его женщина, его, Глеба, так какого черта ее касается даже этот мелкий чамар?* Глеб копнул ведро картошки, вымыл ее у журавля и принес на крыльцо. Прибежал Григорьич.
– О, а это самое… – начал он рассеянно.
– Все, кончил. Идите гуляйте, пока Нина Васильевна вас не видит… Когда вам еще погулять да выпить? – сказал Глеб, вытрушивая чистую картошку из рубашки. – Елизавета пожарит нам картошки.
– А! Ну я пошел к Романычу, там у него дела какие-то… это самое… – суетливо затараторил Григорьич, – но очень надо, давно не видались, надо просто вот так…
– Идите, идите… Приходите только исть, колы вас там не накормят.
Григорьич, прихватив из машины купленную по дороге бутылку водки, потрусил к старику Романычу.
«Сейчас загляну: если он там… выкину за шиворот», – подумал Глеб про мелкого воздыхателя.
Он заглянул. Лиза сидела, сложив ноги уголком, и смотрела в маленькую книжечку. Она уютно
