кочки, глубокие хорьковые норы…
Мишка бежал наперерез.
«Неужели задумал остановить?» – мелькнуло у Глеба.
Град забежал в высокую резуху на берег реки. Со стороны пастбища разрядом бича отзывался Гапал. Глеб понял, что тот перенял коров на себя. Еще раз дернул трензель – и тут что-то невыносимо мощное, как чугунный шар, ударило сбоку, и Глеб выскочил из седла в болотную траву.
Град дико заржал. Что-то завозилось, засопело, послышался удаляющийся топот.
Глеб лежал какое-то время зажмурившись.
Через топот истошно ржал Град. Шелестела и шептала травяная поросль. Перед глазами ехал луг, небо с рваными облачками, кущери и кочки. От поспевшей взбитой травы летел пух.
Тряся ушибленной головой, Глеб поднялся и на шатких ногах, чувствуя острую боль в ребрах, подошел к Граду. Тот лежал на боку и ржал, болтая ногами. Из распоротого бока его ползли разноцветные кишки.
Глеб почувствовал, как кровь отходит от его лица.
Он не понимал еще боли удара, но, видя перед собой смертельно раненного дурачка Града, чувствовал, что сердце как будто стало мягким. Он расстегнул ножны и вынул своего Тёму, блеснув лезвием.
– Б…ская жизнь, – плюнул Глеб на сторону и, обойдя Града, зашел со спины и навалился на него, перехватывая нож покрепче.
* * *
Мишка был наказан вечным сажением на семиметровую цепь. Теперь Глеб сам приковал его.
Надо было искать телегу.
Гапал пас до вечера. Еще не успевший понять, что у него болит, Глеб поспешил на набережную договориться с ребятами о телеге. Чтобы Град, ставший просто мясом, не пропал.
Договорились, что мясо приедут забрать как можно быстрее. Это имело смысл в первый час, иначе дед Тесленко не простит: он и без того уже чуть не прибил его дрыном.
До речки было недалеко, но Глеб не мог принести воды.
Раздевшись, он разделывал Града прямо на траве. Он был в крови с ног до головы. Не такое это простое дело – разделать старого коня, к тому же одному, а надо было еще закопать внутренности и снятую шкуру. Иногда, подавляя тошноту, Глеб выходил из травы. Глубоко дыша, он оглядывал пастбище, своих красно-коричневых Зорек, замечал плащ Гапала и, немного успокоившись, что коровы под присмотром, возвращался к топорику и ножу.
– Зачем, зачем я в такую даль заперся… Не сиделось мне на Песках…
Слепни и оводы тучей вились над маленьким бранным полем. После бессонных дней и ночей Глеб чувствовал в голове нарастающую тяжесть.
Тяжело дыша, в рубиновых перчатках крови, он сложил мясо на чистой траве и пошел к реке. Предстояло еще выкопать яму. Глеб упал в воду, сразу ставшую красной, тут же оттолкнулся ото дна и лег на пересыпь, песком оттирая лошадиную кровь.
Он не любил связываться с кониной – слишком много сил отнимали эти операции, – но тут еще навалилось чувство вины, хоть он и понимал, что невиновен. Оба они – только жертвы чьего-то небрежения. Да чьего?.. Не на Гапала же злиться…
Отмыв кровь, Глеб заметил, что три пальца на правой ноге покраснели и опухли. Он дотронулся до них, и боль, набирая обороты, пошла вверх по кости. Глеб застонал, ударил по воде ладонью и замер на несколько минут.
Прибрежные камыши шелестели сухими лезвиями. Вороны, почуяв мертвое, осторожно клохтали над ивами и, шумно скребя крыльями воздух, летели к бедным останкам Града. Вороны здесь были настоящие, старики-красавцы размером с крупного петуха.
Глеб приподнялся на руках, оглядывая себя.
– Какая мне теперь работа… – прошептал он. – Ах ты ж, божевильный Мишка… А я, в косую меня строчку, недоглядел…
– Кузнечик… – дохнуло с берега поверх его ругани, – что случилось…
Глеб сглотнул, не оборачиваясь. Хотелось зарыться в песок, как личинке ручейника.
– Уйди! – сказал он громко. – Як тебя сюда принесло!
– Я тебя искала на Песках…
– Уйди до дому! Николы мне!
– Борька сказал… Я на Вишне… я каталась, а вас там не было, и я… по следам поехала… а что тут…
– Пробачь, кохана.
Лиза разглядела на голой спине Глеба широкий красный след, наискосок идущий вниз от шеи.
– У тебя на спине рана, ты упал?
Глеб вздохнул, вымыл лицо и согнулся, задрожав от боли в ноге и ребрах. Лиза не уходила. Она впервые видела его страдающим отчего-то. Губы Глеба дрожали, сквозь загар проступала бледность. Он по-чужому взглянул на ее волосы, красиво убранные в две косички, на черный с белыми цветами сарафан – с широкими, вечно спадающими лямками. Взглянул – и не увидел.
Неугомонная Вишня была привязана за ветлу.
– Сбегай до Борьки, – слабо сказал Глеб, хромая по траве до кровавого пятна. – Позови его сюда, а сама возьми пугу и последи с часик за коровами. Они Вишню знают. И тебя вроде бы тоже… Они не разбегутся, тут некуда.
– А ты…
– А я тут чутка убился.
Лиза вскрикнула.
– Не блажи. Беги до Борьки. Надо, чтобы он побежал за телегой, я договорился…
Лиза заплакала, но слабый голос Глеба напугал ее так, что слезы мгновенно просохли. Она побежала к Вишне, подняв сарафан, иногда оглядываясь, как олениха, потерявшая в зарослях своего олененка.
* * *
Ах, как забавно получилось тогда с этим разнесчастным Градом!
Отцову телегу давал Серега Пухов, добрый человек. Он и прибыл вместе с Корявым и Кочетом забрать мясо. Полуживой уже Глеб помог погрузиться на чистое сено и приказал ехать прямо к деду Тесленко. Сам же, едва доволочившись до Бориса и Лизы, подогнавшим стадо к Пескам, упал под дерево и заснул.
Лиза уехала домой, отдав пугу Борису. Справлялась с коровами она неплохо – потому что раньше пасла в очередь с Васькой за его двор. Только тогда она пасла пешей, а тут на лошади…
Она уехала, думая, как бы Глеб не сломал себе что-нибудь…
Глеб спал, завернувшись в плащ, и казалось, что он проспит так несколько суток.
Выехав на асфальт, Пухов со товарищи встретили татарских строителей – шабашников на «пазике», третий месяц делавших ремонт в старом здании школы.
– А! – нашелся Пухов. – Хотите парной свежины?
Татары радостно дали им денег и выпивки и, отгрузив себе полконя, погнали дальше веселые.
Пухов хитро улыбался. Корявый ржал. Только Кочет как-то въяве представил, что будет с ним, если Горемыкин узнает правду. Конкретно – кого он пришибет первым и кого протащит за конем, привязав за какую-нибудь очень нужную часть тела.
– Ребят, может… не надо… – мямлил Кочет, пока разговорчивый Пухов считал деньги, сидя на телеге.
Но Пухов, размахнувшись, треснул ему оплеуху:
– Да мне замочить этого гада
