подушки, не пуская своим телом встать.
– Нет, нет… я готов… готов… – шепнул он спросонку.
– Что ты готов, к чему…
Глеб раскинул руки:
– Умереть. И ты умирай вместе со мной. Лучше не надо больше жить.
Лиза вскочила с постели, натянула сарафан и села заплетаться.
– Мавка*, – сказал Глеб. – Ты просто мавка, кохана. Я, наверное, уже умер и попал в рай. А тебе домовой косицу сплел, смотри…
Он нашел в ее волосах запутанную прядь и хотел затащить Лизу в постель, назад.
Лиза толкнула его голой пяткой.
– Пора воскреснуть. Постельное белье – в машинку.
Лиза взяла ведро и вышла на свет. Солнце еще не согрело землю и не извело в небо росу.
Лиза, чтобы побыстрей проснуться, пошла босиком до колодца. Она старалась не шуметь ведром, опускала его тихо, но шум вала все равно далеко улетал в чистой пустоте утра. Из леса на дорогу выгнал телят Гапал, проехал голубоглазый лесничонок Владик, осторожно кивнув Лизе. Гапал прошел за ним с пугой.
Со двора Дроныча и от Рядых вышли коровы и заспанные хозяйки: Шурка-Шкурка и тетка Людка с испанским лицом. Лиза несла ведро, но на полпути от колодца, напротив дома Лельки, Глеб – без рубашки, в одних джинсах – перехватил его. Лиза оглянулась. Обе соседки, опустив глаза, подглядывали, шумно балаболя на хозяйственные темы. Но как только Глеб перенял ведро у Лизы, увидав это, они скрылись за воротами. Глеб притянул Лизу к себе и с долгим поцелуем прижался к ней, вороша ее только что заплетенную косу.
Лиза уронила ведро. Опомнившись, она отскочила от Глеба.
– Здаров! – крикнул подошедший Гапал, потирая красные глаза. – Как ваше ничего? Где нонче пасти, братэлло?
– С пивом потянет! Гони сегодня под Обуховку и пусти их на то пастбище, где я был во второк*, чтоб они там все дособрали. А то есть там один… потерпевший… пасун, мать его… Пусть его бабы нахлобучат за то, что коровы придут порожние*, – отозвался Глеб и, подняв ведро, пошел до колодца.
Гапал, посвистывая, махнул Лизе. Та, обхватив озябшие плечи, стояла у двора.
Следом за Гапалом Глеб пошел запрягать Реву. День обещал быть жарким. С утра уже жарило солнце. Рева без настроения ржала тоненько и противно. Глеб посмотрел на нее и вздохнул:
– Ах ты, курва! Где ж ты скрестилась, сукина дочь?
Действительно, бока Ревы красноречиво раздулись. Глеб приложил к ее шкуре голову и сразу же отпрянул.
– Еще и двоятами понесла… Как же я с тобою теперь буду обращаться?
Он задал Реве овса и, приготовив воды, пошел до деда Тесленко за конем Градом. Град был очень строптивым конем, Глеб это знал. Но умел усмирить и Града. Не было такого коня или лошади в принципе, которых он не мог бы приручить к себе. То ли он слово какое знал, как думали некоторые, то ли просто брал терпением и жестокой выездкой. Тем не менее Град даже обрадовался возможности побегать по лугу.
Глава двадцать седьмая
Полконя
Но это было только начало утра.
Накануне Борька Гапал ударил бычка Мишку по бочине цепью. И привязал его к стене выгона, чтоб не убежал. Тот оставался у летнего загона привязанным все дни, потому что Борька заметил, как он пытается огулять телок. Да и бабы, приходившие на середнюю* дойку, стали замечать, что Мишка-де вырос и возмужал, чем угрожает их молодым телочкам, пасшимся вместе с коровами в одном стаде. К сожалению, да: Мишка вырос и стал взрослым.
Это раньше он был забавным теленком с томными глазами, с шерстяной вихрастой полосой на хребте, что говорило о его будущем нраве. Хвост тоже всегда стоял дугой – это и дало ему возможность пережить юность и остаться племенным для стада. Но теперь Мишка оброс новой шерстью, приобрел косматый горбик и полный ярой, молодой силы взгляд. Он стал большим, и его уже нельзя было просто напугать, он сам выбрал себе хозяина, и этим хозяином был не обидник Борька, а Глеб Горемыкин. Мишка хорошо запомнил Борькину цепь, хоть и что ему цепь: ерунда, колыхалка. А вот что-то в голове его коротнуло.
Глеб, проезжая мимо на Граде, внимательно оглядел Мишку. Мишка, сопя, опустил голову и оглушительно замычал, жалуясь.
– Опять накосячил, огульник чертов? Накосячил – сиди на цепи. Бил тебя Борис? Прально бил. Надо головой думать, а ты все ешь в нее…
Глеб шлепнул Мишку по покатому крупу плеткой, скорее, опять же, ласково, чем больно. Но, видимо, тот был уже со вчерашнего дня задумчив и подозрителен. Глеб погнал старого Града меж ямок и холмиков на пастбище.
Град плохо ходил под седлом. Приучая к седлу коней, Глеб их сперва гонял до потери пульса, а потом у него были свои методы доказать более сильному животному, что человек – его царь, но царь справедливый. Это никак не было связано с наказаниями, поэтому все животные, которые доверяли Глебу, никогда не были на него обижены. Мишка стал исключением.
Когда Глеб удалился с его глаз, Мишка двумя рывками вырвал цепь из полусгнившего дерева, третьим рывком сломал загон, поцарапал гвоздями грудь и пошел в стадо.
Гапал пас пешим, а Глеб объезжал пастбище на рысях*, чтобы теснить коров на обуховскую траву, и так отдалялся от Антонова на приличное расстояние. Он знал, где есть полынные латки среди трав и коровы, набираясь полыни, потом дают горькое молоко, а хозяйки ругаются. Поэтому приходилось с этим что-то делать: устраивать длинные перегоны – через речку, через валы заброшенной железной дороги – к чистой, едомой траве.
Глеб хотел отомстить обуховским за Лизу. А вышло все иначе.
Обуховское стадо, потесненное антоновским, выгнало супостатушек-коров на полынные латки, к ликованию Глеба. Но сам он тоже был в этой части луга нечасто, а она вся изобиловала прорезями долинок и словно отделяла этими хитрыми природными препятствиями один кусок пастбища от другого.
Град плохо знал местность. Но Рева больше не годилась для утомительной работы на пастбище. И вот, миновав гряду вала разобранной когда-то железки-одноколейки, Глеб заметил издалека, что в стадо бежит Мишка – и бежит не радостно. Град тоже это заметил и, зафырчав, стал рваться. Глеб достал плеть, чтобы ударить Мишку, если что, и напугать его, но Град встал на дыбки, скаканул вперед и понес по полю, закусив трензель. Отобрать трензель не получалось, и Глеб просто отдался скачке – старый конь быстро выдохнется. Но незнакомая местность таила много препятствий:
