занимали высшие посты в партийной и советской иерархии и быстро продвигались по служебной лестнице. Они с готовностью принимали видение светлого будущего, предложенное партией. Они надеялись, что коммунизм приведет Центральную Азию к развитию и прогрессу и сделает ее примером для остального мусульманского мира. Членство в партии они рассматривали как хорошую возможность, поскольку воспринимали себя как силу, способную вытащить общество из болота отсталости. Они были еще моложе и нетерпеливее джадидов, с которыми у них были непростые отношения. Эти две группы деятелей хотели одних и тех же реформ, однако коммунисты были уверены, что добиться того, чего не удалось достичь старшим, позволит новая идеология. Членство в партии наделяло их властью в их собственном обществе, освобождало от исламских моральных ограничений и зачастую от семейных уз, давая им обманчивое ощущение свободы. Коммунисты Центральной Азии стали борцами за политические и культурные преобразования, изменившие Центральную Азию в межвоенные десятилетия (рис. 11.2).

И все же положение местных коммунистов нельзя было назвать особо комфортным. Они подчинялись партийной дисциплине, которая в Центральной Азии действовала по этническому признаку. Советы так и не смогли искоренить раздвоенность общества, сложившуюся при царском режиме. Как отмечалось выше, в 1923 году Советское государство с большой помпой запустило программу коренизации, благодаря которой в нерусских частях Советского Союза власть должна была осуществляться представителями коренных народов. Вся эта кампания в значительной степени провалилась – и в языковом аспекте, и в плане кадровой политики. Местные языки так и не стали превалировать в государственных документах, за исключением, пожалуй, низших уровней сельской администрации, где русских не было. Компартия в Центральной Азии по-прежнему представляла собой две параллельные ячейки – мусульманскую и европейскую, – и европейцы при этом ощущали свое превосходство, от которого не собирались отказываться. Многих высокопоставленных местных коммунистов это превосходство раздражало, как и манера московских чиновников игнорировать их мнения. Во внутренней партийной переписке сквозит взаимное недоверие, которое часто выплескивалось наружу. В декабре 1925 года восемнадцать членов Центрального комитета только что созданной Коммунистической партии Узбекистана попросили сложить с них обязанности, поскольку «условия [в партии] не подходят для дружеской и плодотворной работы»{150}. Ранее в том же году аналогичную петицию подписала группа из тридцати киргизских коммунистов, и подобные скандалы происходили постоянно.

Рис. 11.2. Группа узбекских партийных работников во время земельно-водной реформы 1925–1927 годов (см. гл. 13). Фотографию предоставил Эльер Туракулов (Мусабаев)

Партия была чем-то вроде братства, и руководящие кадры в ней были связаны друг с другом не только бюрократическими отношениями и цепочками управления, но и дружбой, восходившей ко временам, когда они скрывались в подполье. Новые члены, особенно из экзотических уголков страны, не вызывали у них доверия. В Центральной Азии у европейских партийных работников, независимо от того, родились они здесь или приехали недавно, представления о целях советского режима в регионе были совершенно иные. Кто-то из них был твердо убежден в неисправимой отсталости «туземцев», а кто-то мечтал одарить их прогрессом и развитием, причем главными дарами они полагали самих себя. Местные же коммунисты рассматривали советский режим как способ развития своего общества на своих собственных условиях. Внутри одной и той же системы они рассчитывали на совершенно разные сценарии будущего. Многих из них эти различия приведут к катастрофе. Однако в 1924 году центральноазиатские коммунисты переживали свой величайший триумф: они перекраивали политические границы Центральной Азии по национальному признаку.

Глава 12

Автономия по-советски

В 1924 году советское правительство изменило политическую карту Центральной Азии. За несколько месяцев Туркестан, Бухара и Хива исчезли, и на их месте появились республики, каждая из которых носила название национальной группы. Новая конфигурация политической географии Центральной Азии, вероятно, самое прочное наследие советского периода. Без «национально-территориального размежевания» 1924 года Центральная Азия выглядела бы сегодня совсем по-другому. Тем не менее этот процесс тоже понимается неверно. Большинство авторов за пределами бывшего Советского Союза, которые пишут на данную тему, рассматривают это явление как классический пример политики «разделяй и властвуй», в ходе которой Советы якобы разрушили единство Центральной Азии. Сила этого аргумента в его простоте, благодаря которой он и оказался непоколебим. «Намеренная политика "разделяй и властвуй" разрушила потенциал политической солидарности советских мусульман, – гласит типичное предположение такого рода. – Современные государства Центральной Азии обязаны своим территориальным существованием Сталину. Он ответил на угрозу пантюркского и панисламского национализма разделением территорий русского Туркестана на пять республик»{151}. Согласно другому автору, это привело к «искусственному созданию новых национальных образований» по совершенно произвольным критериям, в процессе которого Советы «развлекались тем, что еще больше усложняли проблему»{152}. Жители Центральной Азии представляются здесь лишь жертвами преобразований.

Проблема такого рода нарратива состоит в том, что он абсолютно неверен. В реальности процесс размежевания оказался намного сложнее, чем представлялся в таких упрощенных, необоснованных заявлениях. Национально-территориальное размежевание Центральной Азии произошло в результате политики, которую к 1924 году большевики реализовали во всем своем государстве, и оно отражало их базовые постулаты, касающиеся национальных различий. В 1913 году, когда революция была возможна лишь в теории, Ленин попросил Сталина – грузина по происхождению – сформулировать позицию большевиков по национальному вопросу. Сталин считал существование наций само собой разумеющимся. «Нация, – писал он, – есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры»{153}. Европейские националисты тех лет без вопросов согласились бы с таким определением, где история, язык и культура образуют основу национального сообщества. На самом деле Сталин утверждал, что нации временны: они возникли на капиталистической стадии развития и исчезнут с приходом коммунизма. Однако на тот момент они представлялись явлением реальным, и с ними необходимо было считаться. Сталин предложил национально-территориальную автономию как идеальную форму организации многонационального социалистического государства будущего.

Это будущее наступило быстрее, чем можно было себе представить в 1913 году. В 1917 году Сталин оказался народным комиссаром по делам национальностей, и ему пришлось иметь дело с бурной национальной мобилизацией на имперских окраинах России во время Гражданской войны. В ответ на требования различных движений об автономии большевики разработали политику, которая обещала народам страны автономию, но на советских условиях. Администрация, в их представлении, должна быть пролетарской и осуществляться партией, а автономная область должна быть лояльна Советскому государству. Автономные правительства, провозглашенные в Коканде и Алаш-Орде в конце 1917 года, сменились на советские аналоги. Тем не менее советская территориальная автономия действительно открывала возможность создания однородных политических единиц, объединенных общим языком или национальностью. В декабре 1922 года по новой конституции Советское государство превратилось в федеративный союз, основанный на национально-территориальной автономии – последняя существовала на разных уровнях, от республики, входившей в союз, до автономных республик в составе союзных и до более скромных автономных областей и районов малочисленных или «культурно отсталых» национальных групп. К концу 1923 года границы в остальных частях Советского государства изменились в соответствии с национальным принципом: Украина и Белоруссия отделились от славянского центра империи, а по всему Советскому государству провозгласили еще ряд других автономных республик. Центральная Азия стала последним регионом страны, где эта общая советская политика применялась на практике.

При этом перекройка границ не имела ничего общего со страхом перед единством Центральной Азии, поскольку такого понятия не существовало. В последних нескольких главах мы видели множество свидетельств того, что какое-либо единство в регионе напрочь отсутствовало. Для советского правительства проблема была прямо противоположной: Центральная Азия была слишком раздробленной и неоднородной и ею трудно было эффективно управлять. Главная задача советского режима в нерусских регионах бывшей империи – завоевать доверие народа и внушить ему, что советская власть отличается от царской. Для этого советской власти приходилось говорить с нерусскими народами на их родных языках, а эта задача решалась бы много проще, если бы административные единицы были однородны в лингвистическом плане. Тогда сферы, связанные с управление, образованием и пропагандой, можно было регулировать на едином для каждого региона языке. Однако Центральная Азия была разделена на три республики, где говорили на многих языках (Туркестан, Бухару и Хиву). И лингвистический вопрос был не единственным. Во всех трех республиках существовала вполне реальная напряженность между кочевым

1 ... 41 42 43 44 45 46 47 48 49 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий