на гастролях в концерте исполнялась музыка двух стран. Потом стало много смешанных программ. Удивительно, сколько мы успели за первые годы существования Мадригала.
Программы Андрей составлял мастерски, и по разнообразию и чередованию жанров, настроения и темпов, и по драматургии концерта. Позже, когда Андрея с нами уже не было и эта роль выпала мне, я знал, что делать и придерживался его принципов. Репетиции были интенсивными, полными энтузиазма. Никто не смотрел на часы, работали столько, сколько нужно. Сейчас, когда я пишу эти строки, я невольно сравниваю нашу тогдашнюю работу с тем, с чем встретился позже в Канаде. Работая там в нескольких оперных коллективах и руководя двумя ансамблями, я видел с огромным удивлением, как певцы и другие музыканты, когда кончается срок запланированной репетиции, минута в минуту обрывают себя на полуноте, встают и уходят. Работа “после звонка” считается постыдным явлением и нарушением профсоюзной дисциплины. Мне очень трудно было понять, как музыкантская совесть и требовательность к себе позволяет так себя вести, хотя позже стали ясны и некоторые положительные стороны этого явления: жесткие рамки времени заставляют работать более эффективно. И все равно моя душа протестовала, когда профсоюзный деятель побеждал художника.
Поиски имени ансамбля начались сразу после того, как мы стали “законными детьми” филармонии. Без названия мы жили не меньше десяти месяцев. Но рекламная афиша нам нужна была сразу, и ее блестяще сделал друг Андрея, молодой тогда художник Борис Мессерер, ныне Народный художник России. Вот как он рассказывает об этом сам:
Вскоре он [Андрей] позвонил мне в Москве и попросил сделать полиграфический плакат к вечерам старинной музыки, которые он готовился проводить в концертном исполнении. Как раз в это время он создавал ансамбль “Мадригал”. В нем при исполнении добaховской музыки использовались и старинные музыкальные инструменты, такие, как виола дa гамба, и скрипки, настроенные специальным образом, отличающиеся более слабым натяжением струн. Очень большое значение приобретал клавесин, на котором играл сам Волконский. Плакат, сделанный мной, очень понравился Волконскому и его другу Бaршaю, который говорил мне комплименты.
Не помню сейчас, кто из нас (вернее всего, Андрей) предложил название Мадригал, это было совершенно естественное имя – мадригал был самой распространенной вокальной формой в эпоху Возрождения. Отныне мы назывались Вокальный ансамбль солистов Московской филармонии “Мадригал”. Афиши и программки с таким названием появились в феврале 1966 г.
За довольно короткий срок, чуть больше полугода, мы подготовили несколько монографических программ музыки упомянутых выше стран. Это стало ядром нашего репертуара, и в новогоднем концерте 31 декабря 1965 г. в Малом зале Московской консерватории прозвучала музыка Англии, Франции, Германии и Фландрии. Это было такое радостное событие. Постепенно в нашем репертуаре появлялись произведения большей трудности, чем в программе первого концерта: мы шли в самую сердцевину музыки Возрождения и Средних веков.
Вместе с музыкой необходимо было осваивать языки, на которых мы пели, и мы работали над произношением с носителями языков (французский – с Андреем, испанский – с Беатрис, немецкий – с Кариной, которая закончила полный курс Школы иностранных языков, английский – общими усилиями). Этот английский “общими усилиями” привел нас однажды к смешной, если не грустной, ошибке. Работая над английской программой, мы разучивали мадригал композитора Елизаветинской эпохи Уильяма Корниша под названием “Robin”. Первая фраза звучала по-английски так: Oh, Robin, gentle Robin (O Робин, добрый, благородный Робин), и мы решили, что это песня… о Робин Гуде. Ритм четырехдольный, может звучать, как марш, текст маршевому движению как будто не противоречит. Значит, песня о Робин Гуде. И у нас получилось… Полюшко-поле, с легким, маршевым аккомпанементом на ударных, даже с diminuendo в конце и затихающим звуком ударных, когда совершив свое доброе дело, благородный Робин Гоод скачет на коне в волшебный лес. Этот мадригал пользовался большим успехом…
Через много лет, после эмиграции в Канаду, я однажды увидел и услышал чудную певчую птицу с красной грудкой. “Как зовут эту птичку?” – спросил я. – “Робин”, – ответили мне. Я узнал, что Робин – из семейства дроздовых (в России это может быть зарянка, малиновка или певчий дрозд) вьет гнезда и живет на деревьях и к полюшку-полю не имеет никакого отношения.
За полгода в ансамбле изменилось многое. Значительно лучше сливались наши голоса. Мы более уверенно брались за крупные произведения. Была сделана целиком мадригальная комедия Банкиери Представление на масленицу, циклы мадригалов Монтеверди и другие крупные произведения.
Готовившиеся нами программы были, как я уже говорил, в основном монографическими, посвященными музыке отдельной страны или одного композитора – музыка Италии, Испании, Англии, Франции, европейская музыка Средних веков, музыка отдельных композиторов. Обычно такая монографическая программа составляла одно отделение концерта: Музыка Франции и Фландрии; Мадригалы Монтеверди; Джезуальдо да Веноза; Музыка Испании; Гийом Дюфаи и.т.п. Типичный концерт, как правило, представлял музыку двух стран или другие комбинации, которые часто менялись. Но работа над новым материалом шла все время, даже на гастролях.
Каждое новое произведение, которое мы готовили, было для нас и нашей публики премьерой. Для нас это означало нескончаемый поиск – поиск идиома, стиля, звучания. И в этом поиске мы были совершенно свободны. Большой частью нашего репертуара была религиозная музыка, но, казалось, никому не было дела до того, что в программах Мадригала звучат слова: Fater unser или Alleluia. А ведь текст вокальных произведений в Советском Союзе всегда был связан с идеологией и строго цензурировался. Невероятно, но для нас, советских певцов, все, что мы пели в Мадригале, не подвергалось никакой цензуре. Мы были, наверно, единственными в стране исполнителями, чьи тексты не цензурировались. Это было не типично. Хотя с одной из наших программ произошла весьма типичная история. Это была программа Древней Русской Музыки.
Андрей давно думал об исполнении старинной русской музыки. Сложности расшифровки древнерусских церковных песнопений представляли почти непреодолимое препятствие для их воссоздания, хотя усилия музыковедов в этом трудном деле начались давно, в XIX веке. Успешные переложения “крюковых” записей на современную нотацию немногочисленны. Наиболее плодотворными были работы ряда русских и зарубежных ученых в начале и середине XX века – в 50-е годы и позже. Расшифровки М.Б.Бражникова, В.И. Малышева и других дают представление о том, как звучала музыка того времени. И естественно, что Волконский думал об исполнении древнерусской музыки с самого основания Мадригала.
Мы начали готовить русскую программу в сезоне 1967–1968 гг. Первоначально в нее должно было войти 15–17 гимнов и распевов. В окончательном варианте осталось 14, среди них одноголосные и многоголосные произведения, гимны, распевы, некоторые полные благолепия, другие с
