как и на меня, большое впечатление. Решение создать свой ансамбль, борьба за его создание, как живительная вода, вдохновили Волконского. Он жил и дышал этим замыслом. Друзья говорили потом, что в это время Андрей стал совершенно другим, окрыленным человеком, как будто над запретами и мраком бездеятельности поднялась завеса и открылся новый, счастливый мир.
Мы начали собираться у Андрея дома и слушали музыку, знакомясь с тем, что нам предстояло петь, но не только с конкретными произведениями из будущего репертуара, а с вокальной ансамблевой музыкой Возрождения и Средневековья как таковой. Дверь открывала мать Волконского, Кира Георгиевна, сдержанная и довольно моложавая, стройная женщина. Мы шли в комнату Андрея, заваленную пластинками и книгами, и погружались в звуки музыки, не слышанной нами никогда. Хотя таких посещений было немного, но они запомнились и, конечно, оказали влияние на наше понимание новой музыки в целом и исполнение первой программы, репетиции которой уже шли полным ходом.
Обычно репетиции начинались в полдень, и мы работали, не глядя на часы, в исключительной атмосфере взаимопонимания и дружбы. Ни о какой оплате, разумеется, не было и речи. Программа первого концерта была составлена Андреем, как мы поняли значительно позже, мудро – в расчете на публику и исполнителей, впервые встречающихся с незнакомым пластом музыкальной культуры, о которой если кто и знал, то только понаслышке, из книг. В первом отделении был представлен итальянский музыкальный театр XVII века, с его борьбой между мадригальной комедией, где роли всех персонажей исполнялись ансамблем мадригалистов, и совершенно новой концепцией музыкального театра, оперой Флорентинской школы, оперой, как мы ее знаем теперь, в которой каждую роль исполняет один певец-актер. Как известно, победила опера. Во втором отделении – музыка Джироламо Фрескобальди, его мадригалы и сольные произведения. Хотя это и был сольный концерт Андрея, для своих сольных номеров на клавесине и органе Волконский оставил весьма скромное место – его цель была иная: он представлял новый вокально-инструментальный ансамбль и его певцов, каждый из которых был и ансамблистом и солистом.
Подготовка к первому концерту шла быстро. Между певцами и Андреем установились замечательные отношения доверия друг к другу. Авторитет Волконского для нас был абсолютным, непререкаемым. У него была большая коллекция музыки эпохи Возрождения и Средних Веков, а многие вещи из первой программы были им взяты из замечательной антологии старинной европейской музыки, составленной в Германии Арнольдом Шерингом, охватывающей период, начинавшийся с античных времен и заканчивающийся XVIII веком. Опубликованный в 1959 г. этот огромный красного цвета том стал источником многих наших программ и любовно назывался “краснокожей книгой”. Позже, уже в эмиграции, я сам стал обладателем краснокожей, которую мне купили в Германии мои друзья Володя и Лида Фрумкины. Ко времени создания Мадригала у Андрея было множество музыкальной литературы и пластинок из не известных нам источников, о которых мы, конечно, никогда не спрашивали. Так что утверждение в книге Шмельца, что у Волконского были трудности с нотным материалом в это время, относятся к досужим выдумкам. Но сам Андрей всегда говорил, что в библиотеках Московской консерватории и других крупных учебных заведений Союза каждый, кто ищет, может найти колоссальное количество старинной музыки. И добавлял, что музыкант, исполняющий старинную музыку, должен быть еще и ученым-исследователем. И сам он, конечно, следовал по этому пути.
Первостепенной проблемой наших репетиций было ансамблевое единство: безупречное слияние голосов и выработка максимально сближенной манеры пения, тона, звуковедения, поиск аккорда голосов. Мы экспериментировали, и огромную роль в этих экспериментах для нас играла философия Волконского о манере исполнения старинной музыки. Было две школы: одна, исходящая из буквальной верности сохранившимся текстам, где не было никаких пометок о темпе, характере или других аспектах интерпретации. Если, говоря утрированно, ничего нет, то нечему следовать. Это направление приводило к почти абсолютно безвибратному звучанию голосов и “музейному” характеру исполнения. Считалось, что именно такая манера лучше всего воспроизводит стилистические черты старинной музыки и что эта музыка именно так звучала. Но кто знает, как она звучала? Эта школа, ко времени создания нашего ансамбля, была общепринятой нормой. Хотя трудно себе представить, чтобы те, кто следовал ей, могли в действительности последовательно и полностью зачеркнуть свою индивидуальность или свое отношение к исполняемой музыке. Тем не менее, именно это музейное звучание декларировалось как единственно правильная традиция. Подробно о теории Андрея в отношении стиля исполнения музыки Средних Веков и Возрождения будет сказано в главе об Андрее Волконском.
Рузанна и Карина Лисициан репетируют Фрескобальди с Андрееем
Волконский мыслил иначе – мы должны подходить к старинной музыке с позиций современного человека, который стремится глубоко понять музыку прошлого и исполнять ее так, чтобы она была живой, не засушенной, сложившейся уже нормой исполнения. Она должна быть адресована человеку нашего времени, его сегодняшнему восприятию. Именно этих принципов мы и придерживались. Я думаю, немалой долей нашего успеха у публики мы обязаны “живому” звучанию ансамбля. Хотя, конечно, нам пришлось и многое менять в нашей манере. Каждый из нас прошел школу подготовки солиста, чаще всего, оперного, ответственного в звучании только за самого себя. Теперь перед нами возникли новые, ансамблевые задачи, ответственность друг перед другом и перед новой для нас музыкой. Появилась необходимость приспособить степень вибрато и более “прямого” звука для лучшего слияния голосов, научиться построению аккорда снизу вверх, от баса к сопрано и т.п.
Все эти совместные поиски, открытия и работа над новой, замечательной музыкой, общение с Андреем и друг с другом воспринимались мною, как праздник. Каждое утро обещало чудный день. Мы работали над программой музыки Возрождения в Италии, эта музыка проникала в нас, мы чувствовали, как она становится частью нашего существования, заполняет наши души. И все это под лучами апрельского московского солнца. Радостное, счастливое время жизни! Очень скоро мои отношения с Андреем стали настолько теплыми, что каждый день по дороге в филармонию он заезжал за мной (Волконский не выносил общественного транспорта и передвигался только на такси). Все знали, что Андрей терпеть не может детей, они слюнявые и приставучие. Однажды, когда он заехал за мной и сидел в ожидании, когда я буду готов, в комнату вбежал с улицы наш четырехлетний Владик и бросился в его объятия. Я ожидал взрыва негодования, но Андрей расплылся в улыбке. Во многих своих привычках это был необычный, часто даже странный человек. Он все делал не как все: его специфическая походка, манера говорить, легкий акцент, сигареты Gitanes (Житан), он курил только их, манера держаться и, в восприятии русского человека, абсолютная
