крышей, выходившей на фасад дома, – даже сейчас, когда Джулиан был сослан вниз, даже в эти ночи, когда ее мозг боролся со сном, как будто тот был подобием смерти.
Маленький Домик был чистым утешением; здесь ничего не изменилось. Трухлявое кресло-качалка, которое Флора купила на гаражной распродаже в один из первых приездов, по-прежнему стояло у окна. Когда Руби была маленькой, она любила, чтобы ее покачали, когда просыпалась после дневного сна. Стоило Флоре закрыть глаза, она ощущала вес сонной Руби у себя на коленях, ее влажноватую голову, ее опьяняющий младенческий запах – пот, яблочный сок, шампунь… Все настольные игры, которые они напокупали за годы – «Улика», «Монополия», «Ятци», – по-прежнему лежали внизу. Холодильник все так же шумел. Конфорки по-прежнему нужно было поджигать спичкой. Веранда с плетеными диванчиками и продавленными подушками по-прежнему была одним из ее любимых мест в этом мире, где можно было посидеть, почитать или вздремнуть – вернее, прежде была. Сейчас она слишком напоминала Флоре о Марго. По утрам они сидели там с чашками кофе, по вечерам с вином.
Узнав о том, что кольцо нашлось, Марго звонила Флоре каждый день, иногда каждый час. Флора игнорировала все звонки, ответила лишь однажды, и разговор был кратким, болезненным и бессмысленным, Марго снова и снова просила прощения, а Флора едва слушала. Она отключилась посредине какой-то фразы Марго. Написала, чтобы та больше с ней не связывалась.
Джулиан рассказал Флоре о том, что Марго ушла из «Кедра», и, хотя Флора пыталась что-то ощутить, у нее не получилось. Она не знала, что чувствовать по поводу Марго. Предательство – да. Злость – конечно. Все то же, что чувствовала к Джулиану. Пытаясь разобраться в месиве чувств по поводу Марго и придумать, что хотела бы ей сказать, Флора только больше запутывалась, и в голове у нее делалось расплывчато и пусто. Рецепта не было.
Она вылезла из постели, гадая, что Джулиан приготовил на завтрак. Он превратился в какую-то слишком внимательную няньку. Приносил Флоре кофе в постель, взбивал подушки, суетился по поводу любых ее потребностей, настроений и желаний. Это то впечатляло, то раздражало. Сегодня была последняя пятница июля; вскоре все начнут съезжаться на репетиции.
Натянув легинсы и футболку Джульярда, которая, должно быть, пролежала в чулане больше десяти лет, Флора приступила к новому утреннему ритуалу: разобраться, что она чувствует. Как она сегодня? Шоком последних недель – вернее, одним из шоков в серии потрясений – стало то, насколько она могла отстраниться от своей сердечной боли. Злость можно было держать поближе. Злость приносила удовлетворение, побуждала к действию. У Флоры появился новый набор жестов, которые приходили ей в голову, как ремарки в пьесе. Она хлопала дверьми, швыряла предметы и топала ногами. Как-то вечером она допрашивала Джулиана, а он извинялся – да так, что становилось только хуже («Я ее никуда не водил, – взмолился он. – Мы нигде не бывали». «Мне должно от этого полегчать? – спросила Флора. – Я начинаю принимать ее сторону»), она увидела, что у нее в руке бокал красного вина и подумала: «Флора выплескивает вино на рубашку Джулиана». И выплеснула.
На комоде зажужжал ее телефон. Флора не обратила на него внимания, села в качалку, посмотрела в окно. После того, как нашлось кольцо, и всего, что за этим последовало, Флора поначалу сказала Джулиану, что ему придется ехать в Стоунем одному.
– Но что я скажу Руби? – спросил он.
– Уверена, что-нибудь придумаешь, – ответила она. – Уверена, твоя безграничная способность сочинять всякое дерьмо придется кстати.
Но как бы надменно она ни держалась в разговоре, она тоже не знала, как быть с Руби. Она не знала, как быть с самой собой. Ее бросало из печали в ярость, казалось, она была не способна найти середину, только метаться между двумя крайностями.
– Нам нужно уехать. Это пойдет всем на пользу, – настаивал Джулиан. Он был по-прежнему очарователен, ее муж. По-прежнему убедителен. – Поехали со мной, Флора. Пожалуйста.
Она согласилась. Согласилась попробовать. Быть милой она не соглашалась, остаться в Стоунеме до спектакля – тоже, притворяться перед труппой, что все нормально, тем более.
– Я не знаю, насколько останусь, – сказала она Джулиану.
– Переживу. Хоть что-то для начала.
Телефон на комоде продолжал жужжать. Кто-то звонил и звонил. Флора взяла телефон и просмотрела список пропущенных. Четыре от Марго. Она и голосовое сообщение оставила. Флора не хотела его слушать, но не может же она вечно игнорировать Марго. Или может?
– Единственный выход – впереди, – беззаботно говорила она раньше тем, кто переживал нелегкие времена.
Что за жуткий совет! Флора не хотела идти вперед – она хотела повернуть обратно, оказаться в тот день в гараже и закончить сцену, не найдя кольца.
Она нажала воспроизведение.
«Флора, это я. Привет. Я, э, знаю, что ты не хочешь меня слушать, но, пожалуйста, не вешай трубку. Не отключайся. Что угодно. Я скучаю по тебе, и мне так плохо… – Марго замолчала, и Флора почувствовала, как у нее сжимается горло, как подступают слезы, как печаль, которую она так тщательно подавляла, разрастается, и кажется, будто ты в лодке, кренящейся на борт. Она услышала, как Марго судорожно вдохнула. – Я еду на работу. Сегодня у меня последний съемочный день, Флора. Большая сцена смерти. Хотела бы я, чтобы ты была здесь. Может, тебе бы разрешили отключить оборудование. Ха-ха. Меня только что накрыло тем, как немыслимо, что тебя и Джулиана сегодня не будет в студии, что вы не будете смотреть. Я раздавлена, и…»
Флора нажала на «стоп» и удалила сообщение. Речь шла не о Флоре, а о Марго, которой хотелось, чтобы у нее все оставалось по-прежнему, о ее большом финале.
Да пошла она.
Тсуги, которые они посадили тем летом, выросли выше второго этажа. Гирлянда, которой они с Руби украсили дерево, была на месте, и Бен повесил новые, на нижние ветки. В окно Флора видела Бена – он стоял вдалеке, на веранде большого дома, осматривая свои владения. С ним кто-то был – подружка дня. Бен встречался с чередой пугающе квалифицированных женщин, подтянутых и красивых, без единой творческой косточки в тренированных телах. Еще Флора видела его дочь, Тесс, копавшуюся в гортензиях, буйно цветших по краю веранды. Наверное, проводит лето у Бена. Руби будет рада, что Тесс здесь; ей нравилось играть старшую сестру.
Руби. Как быть с Руби?
– Тебе здесь хоть нравится, мам? – как-то спросила Руби в один из последних приездов в Стоунем. Ей было лет двенадцать или тринадцать. Флора взвесила несколько ответов.
– А что? – сказала она в конце концов.
– Мне кажется, здесь больше не прикольно.
Невероятно, но Флора продолжала любить Стоунем сильнее всех. Отчасти за счастье выбраться из города. Отчасти, потому, что озвучки можно было записывать в одиночестве. В Стоунеме она могла включиться
