одновременно со своим гонителем Меншиковым, угасшем на другом пустынном конце империи – в Березове.
За крепостью, в которой разместился политический сыск, у иностранцев утвердилось название тюрьмы – «род парижской Бастилии». Так назвал ее уже в 1721 г. Ф.В. Берхгольц[498]. Крепость стала тюрьмой до того, как в нее привезли несчастного царевича. Здесь, по сведениям того же Берхгольца, сидели пленные шведские офицеры. В 1717 г. сюда для расследования привезли 22 моряков с погибшего корабля «Ревель», здесь же содержали участников так называемого «Бахмутского дела» о похищении казенных денег. Из политических узников Петропавловской крепости первым стал, по-видимому, племянник Мазепы Андрей Войнаровский, схваченный русскими агентами в 1717 г. на улице Гамбурга и тайно привезенный в Петербург и впоследствии ставший героем знаменитой поэмы Адама Мицкевича. Перед тем как сгинуть в Сибири, Войнаровский просидел в крепости пять лет[499].
Тюрьмы Тайной канцелярии (обычно камеры-одиночки) размещались в казармах гарнизона и их обозначали (по данным на 1722 г.) по близстоящим приметным крепостным зданиям и сооружениям: «Казарма… у Петровских ворот; …Первая (а также Вторая. – Е. А.) казарма у Кронверкских ворот; …У Васильевских ворот в афицерской… У Невских ворот…», а также «У Никольских ворот», «Против магазейна» и др.[500]
Когда возникла самая страшная тюрьма в Алексеевском равелине, точно сказать невозможно. Историки города считают, что ее деревянное здание построили либо в середине, либо во второй половине XVIII в.[501] Возможно, что это и так, но известно, что в равелинах содержали узников и раньше. В одном из документов Тайной канцелярии за 1722 г. отмечено, что колодник Игнатий Иванов сидел за «особым караулом в равелине, в офицерской» казарме[502]. Возможно, речь шла о помещении, находившемся на островке-равелине либо перед Петровскими воротами, либо в равелине у западной оконечности крепости. В 1722 г. колодники Тайной канцелярии сидели в 7–8 местах по всей крепости, а в 1737 г. анненская Тайная канцелярия имела уже 42 «колодничьи палаты». Любопытно упоминание одной из тюрем: «От Ботика», т. е. в здании, которое находилось неподалеку от навеса, под которым хранили с петровских времен «Дедушку русского флота»[503]. Кроме того, И.А. Чистович упоминает тюрьмы «На Монетном дворе», основанном в 1724 г., и в помещении неподалеку «от Монетного двора».
Как сидели арестанты, или В нужник на цепи
В Москве узников сажали в срубы без крыши и пола. Назывались они очень выразительно: «бедность», или «беда». «Попасть в беду» означало на языке тех времен быть «вкинутым» или «посаженным» в тюрьму. Наш язык, хотя и утратил конкретное содержание этого исторического понятия, но все-таки сохранил его драматический смысл. В Петропавловской крепости места заключения выглядели иначе. Они назывались «колодничьими палатами», или «колодничьими казармами».
Устройство их было однообразно: в казарме с двумя и более колодничьими палатами охрана сидела в центральной части – там, где находился вход и сени. В доме же с одной палатой охранники располагались в ближней от двери части дома. Окна закрывали решетками, а также деревянными щитами. Отапливались палаты печками, на них же готовили еду для колодников.
Большая часть узилищ были одиночками. Привезенных в крепость колодников сразу же изолировали друг от друга «за особыми порознь часовыми, чтобы они ни с кем разговор не имели». По мере возведения каменных казематов тюрьма Тайной канцелярии их занимала. Бастионы были очень удобны для узилища тем, что почти замкнутый их пятиугольный двор легко отгораживался забором от внутреннего пространства самой крепости.
Охранники раз и навсегда прикреплялись к «своим» колодникам. Режим охраны был таков: день и ночь караульные, сменяя друг друга, были в помещении с заключенным и непрерывно наблюдали за ним. Обычно один солдат – часовой с оружием в руках, стоял или (в нарушение устава) сидел на посту в течение суток, а подчасок сидел или (и тоже в нарушение устава) спал на скамье рядом. Прочие солдаты, свободные от службы, могли выходить из крепости за провизией, по своим делам, навещать домашних и т. д.
Из делопроизводства 1720-х гг. мы узнаем, что был «особый караул», под которым нужно понимать более многочисленный, чем обычно, караул в камере со строгим контролем за заключенным. Это было так называемое «крепкое смотрение». «Обыкновенное смотрение» было мягче и гуманнее. Узник мог принимать посетителей, его отпускали под конвоем на церковную службу в Петропавловский собор, но вводили в собор колодников порознь, чтобы «розговоров между собою… они не имели». Наконец, некоторых узников разрешали «пускать за город (то есть из крепости) для милостыни под караулом».
В камерах постоянно горели свечи. Охранникам строго-настрого запрещалось спать на посту и предписывалось как можно меньше разговаривать со своим «хозяином» – так на тогдашнем языке у «Петра и Павла» (тоже жаргон – т. е. в тюрьме Петропавловской крепости) называли солдаты своего поднадзорного. Камеру часто осматривали, у колодников отбирали все острые и режущие предметы. Если узник все же сумел нанести себе рану, часового подвергали допросу и пытке. Его ждало разжалование и суровое наказание. Но прежде всего охранник должен был предотвратить побег узника. Это было главным в его деле. Причину побегов арестантов, которые случались, начальство, не без оснований, видело в «слабом смотрении» солдат за колодниками. Охрана также регулярно сообщала начальству о состоянии здоровья узника. Из переписки лейб-медика Лаврентия Блюментроста с генералом Ушаковым видно, что Ушаков часто просил прислать лекаря для пользования арестантов и писал, что многие узники «пришли в тяжелые болезни», что наносит вред интересам государственной безопасности. Для того чтобы кормить арестантов, свободные от службы караульные солдаты отправлялись на рынок, а потом стряпали в печке еду для заключенного и для себя. Вместе, за одним столом, охранники и узники ели. Застолье, как известно, повод для разговоров, причем формально не запрещенных инструкцией – ведь от пищи зависела жизнь «хозяина».
Знатные узники угощались не только кулинарными произведениями своих сторожей, но и блюдами из близлежащей австерии на Троицкой площади или еду готовили им собственные повара. В меню знатных арестантов бывали разносолы и напитки. Менее знатным и простолюдинам узникам крепости приходилось много труднее. На отпускаемые казной деньги (2–3 копейки на день) прокормиться было невозможно, и если человеку не удавалось выйти «на связке» с другими арестантами в поисках милостыни по улицам города, а родственники или доброхоты не приносили передач, то узника ожидала голодная смерть.
Естественно, что заключенным запрещалось иметь перо и бумагу и вести переписку. Но в жизни было иначе – заключенные находились друг с другом в постоянной «пересылке», письменной связи именно через свою охрану. Хлеб (калач, пироги) вообще служил традиционной «капсулой» для передачи записок и
