он так не боялся.
У него почти неделю был сын, и, оказывается, Джон не был готов его потерять.
Док ругался как сапожник. И мальчишку первого смотреть не стал. Занялся сначала двумя бойцами из группы Фаркаша – одному по пути пришлось колоть адреналин, потому что сердце остановилось. Док глянул на повязку, пощупал мальчику лоб, отрицательно покачал головой и только сунул Джону походную капельницу.
– Фаркаш молодец. А вам придется пока подождать. Понимаю, папаша, что ты переживаешь, но лучше вот на этих посмотри. И кто недоглядел за мальцом?
Джон уложил Джея на кровать в домике, подвинул к нему Майора. Надо было расспросить ребенка о том, как он проник на завод, а главное – откуда знал о протоколе уничтожения. И о базах «Нового порядка». Хотя бы чтобы отвлечь. Но Джон отчего-то боялся об этом говорить.
– Ты нас спас, – сказал он вместо этого. – И меня, и остальных. Тебе полагается медаль.
– Что тут? – с тревогой спросил ребенок, когда Джон размотал капельницу.
– Антибиотики. От заражения.
Ребенок с тревогой следил за иглой. Джон изо всех сил старался, чтобы получилось не больно, но ребенок все равно сжался и стиснул зубы.
У двери кашлянули. Маллори стоял с виноватым видом.
– Как он, сэр?
Джон поднялся. Подошел к выходу и со всей скопившейся злостью ударил Маллори в челюсть. Тот пошатнулся, но удержался на ногах, и Джон ударил еще раз. На сей раз Маллори повалился на колени, но не издал ни звука.
– Я же попросил тебя за ним присмотреть. Попросил, мать твою, – ровным от гнева голосом произнес Джон. И подошедшему рядовому сказал: – В яму. На губу на три дня, чтоб я о нем даже не слышал.
Он вернулся к койке. Джей-Би заерзал, и Джон положил ему руку на лоб.
– Тише. Ну-ну, тише.
– Он же не виноват, – сказал Джей. – Это я… я убежал. Я сам.
– Конечно, сам.
В дверь опять втолкнулись.
– Сэр, простите. Это важно.
Дневальный.
Джон поднялся. Забыл на полчаса, что он командир отряда, захотел побыть просто отцом. Зря.
– Что такое?
– Новости, сэр. Там… на месте, где стоял наш лагерь. Там лесной пожар. По радио передают, что сначала загорелся склад боеприпасов…
– Пожар… – повторил Джон. – Вот так, значит.
Остроумцы. Склад боеприпасов поблизости и правда был, вот только все, что там могло взорваться, они сами давно повынесли.
Значит, война. Никто не может просто так прийти и поджечь его дом. Ранить его сына. Хозяйничать… на земле Бенджамина.
Не забыть сказать Фаркашу, что его тетка, по сути, всех их спасла – если б не ее арест, возможно, они не снялись бы с места так быстро.
– Значит, война, – сказал он вслух Доку, который пришел с носилками.
– Только сейчас это понял, командир?
– А она только сейчас по-настоящему и началась. Как они, Док?
– Без тебя были бы здоровее. Но оба жить будут. Давай сюда своего пацана.
Вдвоем они перенесли Джея в медпункт.
– Вот, смотри, – приговаривал врач, – койку тебе освободили со всеми удобствами. Сейчас ляжешь, заснешь, а дядя доктор пока все сделает…
– Не надо. Пожалуйста. – Он попытался отодвинуться, по-настоящему испуганный.
– Что значит «не надо»? Мальчик, дядя из тебя сейчас пулю будет вырезать. Думаешь, это не больно?
– Мне нельзя наркоз. Я от него чуть не умер однажды. Мне… аппендицит вырезали.
– М-мать твою.
– Через забор, – помог ребенок.
– Ну да, это ты, конечно, выучил. Ладно, черт с тобой, будем делать новокаиновую блокаду. Надеюсь, это не отцовские гены у тебя, а то некоторым и новокаин не поставишь… Если что, папаша, будешь его держать.
Мальчик опустил голову и опять крепко сжал зубы. Док осторожно уколол его тонкой иглой.
– Все, теперь ждать. Да не трясись ты так, папаша. Посмотри, как сын держится. Самые худшие пациенты, пацан, – это родители, помяни мое слово…
Джон разомкнул губы.
– Держится отлично. Его дед был бы в восторге.
– Что его дед понимает в детях, – желчно сказал Док.
– А почему – гены? – тихо спросил Джей-Би.
Док сообразил раньше Джона, о чем он говорит.
– А потому, что твой отец тоже с трудом переносит лекарства. Вот и ходит пижоном всякий раз, мол, зачем мне лежать в медпункте, раз все равно не помогает… По мне, так вы оба те еще принцы.
– Почему?
Док за спиной у ребенка раскладывал прокипяченные инструменты. Джон сглотнул и стал смотреть мальчишке в макушку.
– А потому, что настоящие принцы очень чувствительные. Ну-ка, тут больно? Нет? Сейчас я тебе второй укол сделаю… Так вот вспомни принцессу на горошине. Через сколько матрасов она почувствовала эту штуку? Семь? Или сколько их там было? Вот она – принцесса. А твой отец на земле преспокойно спит. И ты, наверное, будешь спать, если тебя положить…
Не прекращая заговаривать ему зубы, Док взял спринцовку и стал осторожно отсасывать кровь из раны.
– Ну, ну, не смотри сюда, нечего тут… Ну и какие вы после этого королевские наследники? Разбойники вы с большой дороги.
Джон положил ребенку руку на лоб, а второй сжал его пальцы.
– Что за принцесса? – шевельнул губами Джей-Би.
– Ну как. Та самая, что спала на семи матрасах и все равно почувствовала через них горошину.
– Это же физически невозможно, – серьезно сказал мальчишка.
Док отложил спринцовку и взял пинцет. Джей-Би не дернулся, когда Док начал копаться в ране, только чуть сильнее сжал руку Джона и уставился на него огромными светлыми глазами.
– Этого же не было на самом деле, да? Это опять деза?
– Е-есть, – сказал Док и резко вытащил пинцет. Пуля бряцнула о дно консервной банки. У ребенка выступила испарина, и, когда Джон вытер ее, Джей вжался лбом в его ладонь.
– Я не буду больше скармливать тебе дезу, – пообещал Джон.
– Уже все, герой, – сказал Док, протирая ему плечо. – Забинтуем, капельницу сделаем, и спи.
– Мне разрешено оставить пулю?
Док погремел консервной банкой и сунул ее ребенку под нос.
– Почищу, и заберешь. Никуда твой трофей не денется.
Джону показалось, что ребенок поглядел на пулю разочарованно. Но банку все равно попросил оставить.
– Тебе надо спать, – сказал Джон. Но от того, как послушно Джей-Би вытянулся на кровати, у него опять заныло сердце. Он взял мальчика за правую руку и стал водить пальцем по ладони. – Сорока-воровка кашу варила, деток кормила…
Надо же; чего только не всплывет из глубин памяти. Королева – мама – когда-то рассказывала ему эту считалку. В тот раз, когда он попытался сбежать из Летнего дворца и сломал ногу. Джон думал, что мать
