по одной стезе, – то хоть одно Джон может сделать по-другому.
– Я тебя люблю.
Он не знал, правда ли это – какая любовь, он и знает-то мальчишку всего неделю, – но догадывался, что больше Джею это не от кого услышать. Вряд ли «дедушка» станет размениваться на такие признания.
Ребенок скуксился, сморгнул первые слезы.
– Я не плачу, – сказал он упрямо.
– Я знаю.
Джон понял его правильно; за все это время он ни разу не видел, чтобы у Джея глаза были на мокром месте. А теперь нижняя губа у него дрожала все сильнее и слезы уже откровенно текли по лицу.
– Эй, – сказал Джон и потянулся к нему. Потому что, оказывается, когда твой ребенок плачет, первое, что тебе хочется сделать, – это успокоить.
Джей-Би выстрелил. Пуля просвистела над ухом. Еще одна и еще. Мальчишка всхлипнул, развернулся – и вылетел из палатки, оставив Джона удивляться тому, что он жив.
Пузырь нереальности будто лопнул. Джон уставился на медведя. Майор сидел на кровати, печально глядя на него.
Если ребенок его не взял…
Джон с секунду подумал, а потом схватил медведя и выбежал вон.
Агент
Агент выскочил из домика и понесся прочь из лагеря. Он был готов к тому, что его попытаются остановить. Выстрелы-то все слышали. Но на его пути никого не оказалось, и Агент бежал, сквозь слезы еле разбирая дорогу.
Как же это неудобно – плакать. Совсем не функционально.
Прошлый лагерь он успел изучить, провел рекогносцировку, разведал пути отхода. А этот знал плохо и бежал почти наугад.
Он успел бы схватить Майора, но не стал. Бенджамин позаботится о медведе. А в лаборатории Майора утилизируют. Вместе с Агентом.
Только Майор, в отличие от Агента, утилизации не заслужил.
Кончилось подобие дорожки, начался заросший колючими растениями спуск с горы. Агент на секунду остановился, бросил взгляд назад, на лагерь, где горели редкие огни. Шмыгнул носом, утерся рукавом и полез вниз. Непохоже, чтобы Бенджамин поднял лагерь. Но Бенджамин вообще странный.
Самый странный из людей, которых Агент видел за всю жизнь.
Колючки цеплялись за одежду, одна из них разодрала повязку на плече, и Агент еле сдержался, чтобы не охнуть от боли.
Только зачем теперь сдерживаться. Он все равно списанный материал.
Если б он знал, что так получится, то вмешался бы тогда, с Двенадцатым.
Но он был совсем дурак и думал, что из него выйдет настоящий Агент «Нойе Орднунга».
А на самом деле правы были агент Бернс и тот доктор – Лист. Ничего из него не вышло. Четырнадцатый экземпляр оказался таким же бракованным, как остальные.
Он поскользнулся на камне и съехал вниз, уцепившись ладонями за колючки и ободрав колени.
Но хуже всего не то, что он не справился.
Хуже всего то, что он предал Организацию. Помешал им там, на заводе. Вмешался в чужую операцию.
Ему рассказывали, что бывает с предателями. И Агент знал, что никогда предателем не станет.
А понадобилось так мало…
Всего несколько дней – и он размяк. Стал почти как гражданский. Хуже, потому что не все гражданские – предатели.
Спуск тут был сложным; минут пятнадцать Агент ни думал ни о чем, примериваясь, за что взяться и на какой следующий камень поставить ногу.
Внизу – далеко – лежал город; огней там было меньше, чем в других городах, что Агент видел на миссиях с куратором. Но все равно сверху он выглядел уютно.
Когда участок закончился и Агент наконец спрыгнул на песок, он отряхнул руки и колени и опять подумал, что можно не возвращаться.
Он может жить на рынке – как тот, другой Двенадцатый. Его-то так просто не поймают. Или уехать подальше и найти себе новую семью. Бенджамина он одурачил. Может так сделать и еще с кем-нибудь.
(Вот только не хотелось ему в другую семью, хотелось, чтобы Бенджамин забрал его, отнес в домик и рассказал что-нибудь. Пусть даже и дезу.)
Можно просто поймать попутку и уехать к морю. Жить там, ловить рыбу, продавать на рынке, как местные. Если он будет часто купаться, у него отрастут плавники и чешуя. И когда он мутирует, то будет жить в море, спать в водорослях и никто его не отыщет.
Это почти даже не будет трусостью. Куратор ведь сказал ему: «Не возвращайся». Выйдет, что он на самом деле выполняет приказ.
Вот только… где-то глубоко в себе, там, куда добраться могут только он сам и куратор, Агент будет знать, что на самом-то деле он трус.
Трус и предатель.
Но предателем он и так успел стать, так что… Хватит. Он дойдет до условленного места и дождется джета. Вернется в Организацию и сделает отчет по всей форме.
А дальше…
Он плохо себе представлял, что будет дальше. Ему приходилось убивать, но он не знал, как это – когда завершают проекты.
Наверное, с ним будет как с Двенадцатым – тем, первым, – но ведь Агент не видел, что с ним стало.
Что было со всеми завершенными проектами.
Он только надеялся, что это будет не укол, а пуля. И что это разрешат сделать куратору. Если совсем честно, он бы хотел, чтобы это был Бенджамин. Но от Бенджамина не дождешься.
Хуже всего – если его сдадут на эксперименты доктору Бюхер и другим медикам. Но ведь и это Агент заслужил.
Он поклялся себе, что не пикнет, если что. Потому что сам виноват. Ну, может быть, еще немного виноват доктор Вернер – не предусмотрел такого отклонения. Сделал еще одного бракованного бойца.
Если б только можно было как в лагере. С прощанием, с камнями и с «Колыбельной». Хотя куратор вряд ли стал бы сидеть с Агентом, как сидели с Фишером.
Может, Бенджамин стал бы.
Ладно; всего этого не будет, но «Колыбельную» он может и сам себе спеть. Агент еще с того раза запомнил слова и теперь тихонько затянул:
«Чем одарить мне тебя, дитя?
Как ты быстро, малыш, возмужал…
Чем же теперь одарить тебя?» —
Ангел Божий опять вопрошал.
Днем в лесу было гораздо проще ориентироваться. Теперь Агент заплутал, несмотря на отличное ночное зрение. Плечо болело, холод пробирал до костей. Неизвестно почему, но с «Колыбельной» становилось чуть легче. Агент бормотал в ритме собственных шагов:
«Дал тебе я все то, что способен был дать:
Острый взор, и улыбку, и легкость, и прыть,
Сердце чуткое, душу, и голос, и стать…
Чем еще мне тебя, о
