фоне вечной красоты Неаполитанского залива, на берегу которого скрылся Алексей. По своей природе он не был неврастеником или слабым человеком, но в эти дни он тяжело переживал конфликт с отцом, его страшило неизвестное будущее. Это тонко уловил главный охотник за беглецом – Петр Толстой, который нашел Алексея и сумел усыпить его тревогу обещаниями, что отец простит блудного сына. В своем письме сыну Петр гарантировал ему безопасность. Но это была ловушка, и пятый, последний акт трагедии происходит в застенке Петропавловской крепости, где отец присутствует при пытках собственного сына, а потом, обливаясь слезами, посылает ночью своих людей убить Алексея. Царь глубоко несчастен, ему жаль сына, но есть ценности выше отцовских чувств: Алексея казнят (заставляют выпить яд) во имя будущего России. С этих пор царь навеки заклеймен как сыноубийца. Нет ему счастья и покоя, и народ за его спиной говорит: «Великий государь царевича Алексея потребил своими руками и не стыдно ему».
Штаб петербургской стройки
В крепости находилась и вполне мирная организация – Канцелярия от строений (Городовая канцелярия), ведавшая строительством Петербурга, а также ее многочисленные мастерские, склады материалов и архив. Городовую канцелярию сюда перевели по указу Петра в 1721 г. из Гончарного двора (место расположения неизвестно), и уже весной следующего года канцелярские служители Сенявина жаловались, что дела в отведенной казарме «от мокроты сверху и снизу» сыреют и портятся, начальникам и приказным «сидеть угарно», и просили перевести их в мазанковое Здание канцелярий на Троицкой площади. Просьбу приказных не уважили, и они остались там же – в 1725 г. в казарме хранились архивные дела, сидели «писаря у письма ведомостей и писем и репортов и сщетных книг прошлых лет»[507]. В нескольких казармах в 1722 г. держали и привезенные из Москвы из Поместного приказа старые поместные дела Вотчинной коллегии[508].
Столяры, токарь и гончары, «у чистки медных листов под золочение» (11 человек), а также медники Канцелярии от строений работали в еще одной казарме и двух избах, а в Государевом и Нарышкином бастионах под охраной солдат лежали разные припасы строительного ведомства[509]. Кроме того, в двух казармах Трубецкого бастиона (в одной из них в 1718 г. и сидел царевич Алексей) хранилась «прошедших годов белая известь», которую в 1724 г. срочно потребовали убрать, так как на эти казармы стала претендовать Монетная канцелярия.
В крепости было и очень вредное производство – «лаборатория, в которой золотят медные листы на обивание куполов и шпица»[510]. Золотили тогда с помощью ртути, пары которой очень опасны для людей. Поэтому смертность среди золотарей (так называли таких мастеров) была огромной. По-видимому, в крепости была и канцелярия архитектора Трезини. За 1734 г. среди помещений Тайной канцелярии упоминается тюрьма «в старой Трезиной»[511]. Возможно, речь идет еще об одной мастерской или конторе Трезини, так как точно известно, что сам Трезини жил и имел мастерскую на Васильевском острове[512].
Портрет героя на фоне города:
Доменико Трезини, или Вечный распорядитель работ
6 мая 1704 г. над только что построенным фортом у острова Котлин поднялся желто-черный царский штандарт, архиепископ Иов отслужил молебен, и вскоре начался пир в честь новорожденного, имя которому – Кроншлот – дал сам царь Петр. После каждого тоста тогда было принято палить из всех пушек, и в тот день канонада долго не смолкала над Финским заливом. За праздничным столом одним из первых был поднят тост в честь искусного строителя новой фортеции. Его звали Доменико Андреа Трезини. Строительство Кроншлота, этого русского Гибралтара, было первым испытанием мастерства архитектора в России, и он не опозорился. Трезини приехал на берега Невы вместе с другими иностранцами-специалистами, которых со всей Европы приглашали на только что начавшуюся стройку Санкт-Петербурга. Много лет спустя, в 1731 г. Трезини писал Миниху, что он служит «с 1703 г., с начала основания Санкт-Петербурга, когда там были только пустоши, леса и вода».
Опытный инженер и архитектор Трезини был находкой для Петра. За его спиной была огромная практика, он хорошо разбирался в искусстве «архитектуры милитарис» и «архитектуры цивилис» (по-нашему, в военном и гражданском строительстве). Да это и неудивительно – ведь он, итальянец по крови, родился вблизи швейцарского города Лугано. Знающие люди при упоминании Лугано закатывали глаза и цокали языком – кто же не знает город и провинцию Лугано, рассадник истинных искусств и ремесел! Отсюда, из этой подлинной академии искусств, в Италию, Францию, Германию, Данию уезжали блестяще образованные мастера, потомственные скульпторы, архитекторы и инженеры. Таков был и Доменико Трезини, которого в 1703 г. сманил большими деньгами из Копенгагена в Россию царский посланник Измайлов. Да что деньги! Дух захватывало от невского простора и возможностей, которые открывал всемогучий русский царь перед Трезини – заезжим архитектором. Уже строительства Кроншлота было достаточно, чтобы попасть в историю Петербурга. Но Кроншлот был только началом – тридцать лет Трезини строил в Петербурге крепостные сооружения и церкви, дворцы и дома. При этом первые десять лет он служил главным городским архитектором – распорядителем работ.
Он редко задерживался в своей конторе в Петропавловской крепости – спешил на леса возводившегося неподалеку Петропавловского собора. Потом ехал смотреть, как строят Александро-Невский монастырь, здание Двенадцати коллегий, как разбивают по его чертежам участки под линии Васильевского острова. Он чертил образцовые типовые палаты для богатых, средних и простых горожан, а потом подписывал проекты построек и сметы, сметы, сметы.
Время показало, что Трезини не был таким гением, как Растрелли или Росси. Он был, как говорится, крепким профессионалом, мастером высокого уровня. Но тогда, в первые годы Петербурга, и нужен был талантливый, умный, всезнающий прораб. Гений, свободный художник не смог бы один поднять всю огромную черновую работу, которую пришлось изо дня в день три десятилетия делать усердному Трезини. Он произвел в нашем городе как бы нулевой цикл работ. При нем первые земляные и деревянные сооружения города сменили мазанки и каменные строения. Сохранившиеся документы говорят нам о его характере. Архитектор Трезини был уравновешен и покладист, он мог понять, что хочет царь, приславший ему нацарапанный тупым карандашом, в спешке то ли рисунок, то ли чертеж. Он не обижался, когда царь заставлял все переделывать снова и снова. Он пытался понять и воплотить в камне стиль Петра Великого. Трезини строил, как велят, без фантазий.
Однако в какой-то момент Петр понял, что для его столицы нужен гений, нужен такой мастер, который поднимется над прозой счетов и типовых построек, создаст городской
