для соборян, которыми надо бы быстренько вывезти их из Москвы… Так спокойнее. Глядишь, на следующую сессию и не приедут».
Заявление Самарина властью воспринято было как свидетельство того, что церковь перешла грань, отделяющую собственно церковные проблемы от политики, и тем самым оказалась в лагере воинствующей политической оппозиции.
Вторая сессия Поместного собора, продолжавшая свою работу до 20 апреля 1918 г., рассмотрела и ряд проблем внутрицерковного устройства. Среди них вопросы епархиального управления, устройства и жизни приходской общины, учреждения единоверческих кафедр, деятельности духовных учебных заведений, расширения внешней и внутренней миссии церкви.
Особенно бурные споры разгорелись вокруг процедуры выборов епархиальных архиереев и объема их властных полномочий. Явственно проявилось разделение Собора на две группы. Одна, в основном представители приходского духовенства и мирян, выступала за расширение прав клира и мирян при обсуждении и разрешении данных проблем. Другая, в основном иерархи, всячески отстаивала всевластие и решающую роль епископа во всех вопросах епархиальной жизни. В Определении об епархиальном управлении приоритет в разрешении общеепархиальных дел отдан правящему архиерею. В нем же определены были порядок образования, направления деятельности и устройство некоторых иных органов управления епархиальной жизнью: епархиального совета, благочиннических округов и собраний[235].
Внимание соборян было обращено и к жизнедеятельности первичной ячейки церковного сообщества – приходу. Почти два месяца в заседаниях отделов и на пленарных собраниях обсуждался проект приходского устава, цель которого – оживить деятельность приходов, способствовать сплочению верующих вокруг своего приходского храма. В последний день работы Собор принял Приходской устав. Его первая статья определяла православный приход как «общество православных христиан, состоящее из клира и мирян, пребывающих на определенной местности и объединенных при храме, составляющее часть епархии и находящееся в каноническом управлении своего епархиального архиерея, под руководством поставленного последним священника настоятеля» [236].
Последующие главы Устава посвящены были приходскому и соборному храмам, причту, прихожанам, управлению приходскими делами, приходским собранию, совету и учреждениям, просвещению населения, имущественным вопросам причта, устройству кладбищ и, наконец, союзам приходов.
Кроме того, Собор принял решения по учреждению единоверческих кафедр, деятельности духовных учебных заведений, расширению внешней и внутренней миссии церкви. Причислены были к лику святых Софроний Иркутский и Иосиф Астр аханский.
Откликаясь на известия о столкновениях вокруг православных храмов и монастырей, об арестах и расстрелах епископов, священников, наиболее активных мирян, Собор принял Определение «О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную церковь» (от 18 апреля)[237]. В нем устанавливался порядок произнесения в храмах за богослужением «особых прошений о гонимых ныне за православную веру и церковь и о скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках», а также «ежегодное молитвенное поминовение… всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников». Епархиальным властям вменялось в обязанность собирать сведения об изъятом церковном имуществе, арестованных служителях культа и прихожанах.
Собор выразил свое отношение и к той части членов церкви, прежде всего из числа рядовых православных верующих, которые приняли новую власть и активно выступали в поддержку декрета об отделении церкви от государства. В Определении «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни» (от 19 апреля) [238] предусматривались конкретные меры наказания для мирян, священников и епископов, «не покоряющихся и противящихся церковной власти и обращающихся в делах церковных к враждебному Церкви гражданскому начальству и навлекающих через то на Церковь, ее служителей, ее чад и достояние многоразличные беды». К числу «богопротивных» дел были отнесены: обращение к гражданской власти и гражданскому суду, исполнение или участие в проведении в жизнь требований декрета о свободе совести и иных актов государственной власти, относящихся к деятельности религиозных объединений, отобрание у монастырей и храмов земли и иной собственности. Соответственно, определялось и возможное церковное наказание: запрещение в священнослужении, извержение из сана, лишение духовного звания, привлечение к церковному суду, отлучение от Церкви.
Оба Определения были непосредственной реакцией церкви на происходящие в стране политические события, попыткой вовлечь верующих в противостояние власти, привлечь их к активному участию в антиправительственных акциях. Ситуация усугублялась тем, что церковь заняла откровенно негативную позицию в отношении не только «церковной политики» Советского государства, но и всей его внутренней и внешней политики. К примеру, патриарх Тихон и Собор в специальных посланиях осудили стремление правительства выйти из мировой бойни и заключить мирный договор с Германией. Содержавшаяся в них псевдопатриотическая риторика, призывы к продолжению войны «до победного конца», к защите «Земли Русской», несмотря ни на что, по существу, обрекали население на дополнительные тяготы и лишения, а в перспективе делали вполне возможным быстрое поражение в борьбе с превосходящим врагом, за которым мог последовать и распад Российского государства[239].
Хотя в советской исторической литературе весенние месяцы 1918 г. и рассматривались как период «мирной передышки», но название это условное. Подразумевалось, что от заключения Брестского мира (март) до возникновения фронтов в Сибири, на Волге и Северном Кавказе (июнь) не велось широкомасштабных военных действий. Однако мира не было, шли локальные бои, происходило формирование вооруженных сил и белых, и красных, активно действовали подпольные антиправительственные вооруженные группы, вспыхивали мятежи и восстания. Налицо была эскалация насилия, жестокости, классового и социального противостояния, и каждая из сторон, считая себя «правой» и в защиту этой «правды», шла на столкновения, еще более жестокие и беспощадные.
Следует признать, что складывавшаяся ситуация вокруг декрета об отделении церкви от государства в определенной мере была неожиданной для большевиков. Они рассчитывали на быстрое и относительно безболезненное введение декрета. Залогом тому были уверенность в полной дискредитации «политического лица» духовенства и органов церковного управления, рост антиклерикальных настроений в массах и ширящаяся поддержка идей светского государства при Временном правительстве. Но провести в жизнь декрет, что называется сходу, оказалось невозможным. К политическому противодействию органов церковного управления и руководителей религиозных организаций присоединилось скрытое, а где и откровенное недовольство со стороны многомиллионного крестьянства. Если в целом оно поддерживало меры экспроприации церковно-монастырской собственности, провозглашение равенства граждан вне зависимости от их отношения к религии, расторжение «союза» Православной церкви и государства, введение гражданской метрикации, то относительно таких мер, да еще и проводимых «кавалерийским наскоком», как устранение из школы Закона Божьего, лишение прихода собственности и некоторых других, его позиция была не столь однозначной. И было бы упрощением утверждать, что на сторону церкви встали лишь представители «свергнутых классов» да отдельные «верующие-фанатики».
Крестьянство выступило в тот момент против, как ему казалось, насильственного «обмирщения» своего традиционного уклада жизни, против ломки «незыблемых», в том числе и в силу «освящения» их православными канонами, устоев жизни «по вере» в российской деревне. Подтверждение тому можно найти и в переписке партийных лидеров.
