Иоасафа собрать мнения духовенства о положении дел по приходам. Он доложит.
– Подведомственное мне духовенство, – начал читать свой доклад епископ Коломенский Иоасаф (Каллистов), – собирало прихожан и беседовало с ними. Чаще всего на слова священников: «У нас отобрали землю, проценты с капиталов и покосы, и дрова. Нам не на что жить, мы уйдем от вас!» Те ответствовали: «Ну что ж, уходите. Запрем церкви, да и так обойдемся». А потому считаю я, – оторвал от текста взгляд и осмотрел присутствующих, – что закрытие храмов может вызвать вздохи лишь старых людей да плач женский. А на вопрос, что же делать практически, скажу: «Надо сделать так, чтобы в списки учредителей местных общин входили не люди хладные и безразличные, а записывались туда проверенные миряне да монахи с их мирскими именами».
– Инструкция, – вступил в разговор бывший министр исповеданий при Временном правительстве А.В. Карташев, – принуждает нас к принятию грудью боя. Хотя угашать дух перед боем не полагается, но я не считаю грехом в данном случае несколько сдержать пыл наших речей. Открытый бой принимается стратегами, когда имеется налицо надлежащий дух в войсках и есть все технические средства. Если же этого нет, то приходится вести бой более уклончивый, более сложный. Того подъема духа в народе, при котором было бы возможно принять бой прямой, на почве принципиальной, – ожидать нет оснований. И я вслед за владыкой Иоасафом рекомендую не надеяться на православный народ. Не считаю осуществимым интердикт, а предлагаю перейти к единообразной и упорядоченной борьбе на частных позициях, и в таком виде достаточно тяжелой и ответственной.
– Если мы скажем, – вступил в обсуждение князь Е.Н. Трубецкой, – что интердикт издается потому, что отбираются церковные имущества, отбираются архиерейские дома, то народ нас не поймет, как не поймет и истинного значения этой меры.
Высказались и еще ораторы. Отчетливо было видно, что большинство склонялось к тому, чтобы, может быть и пока, не идти на крайние меры. Думается, что в этой позиции проявилось невольное и вынужденное признание того, что рядовая православная паства в своей большей части не поддерживала политической позиции церкви, не видела необходимости бороться с властью за церковную собственность.
В конце концов, решение об интердикте не состоялось. Наоборот, было признано желательным всячески «возгревать» религиозные чувства верующих посредством общественных богослужений, канонизацией новых русских святых, крестными ходами. Тогда же избрали комиссию, которой поручили выработать специальную программу мер противодействия «антихристианским» правительственным актам. Чуть позже, 6 сентября, Собор принял обращение к Совнаркому, в котором заявил о своем непризнании инструкции Наркомюста и потребовал ее отмены.
12 сентября Собор обсудил и принял определение «Об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания»[255]. В нем «под страхом церковного отлучения» верующим запрещалось участвовать в каких-либо мероприятиях по изъятию бывшего церковного имущества. То была еще одна отчаянная попытка не допустить национализации церковного имущества, «повесить замок» на соборы, храмы, часовни, монастыри, иные церковные дома, не допустить перехода в руки государства ни единого из «священных предметов», хранящихся в церкви. Каждый из верующих обязывался выполнять эти требования под страхом церковного наказания: отлучения, проклятия или закрытия храма.
Участие многих и многих тысяч верующих в религиозных церемониях и иных организованных церковью мероприятиях ошибочно воспринималось патриархом Тихоном и его окружением, состоявшим в основном из сторонников абсолютной, никем и ничем не ограниченной свободы религии и церкви, как поддержка их политического курса, как демонстрация несогласия с новой властью. В этой эйфории, в ожидании близкого краха советской власти (от внутренних или внешних обстоятельств) к голосу более благоразумных лиц, которые были и в самой церкви, и среди сочувствовавших ей, не хотели прислушаться. А они предупреждали, что политизация Православной церкви с неизбежностью «зачислит» ее в разряд «антиправительственных», «контрреволюционных» организаций, что неизбежно приведет к столкновению с властью; указывали, что «белый террор» с его убийствами и покушениями в отношении «большевистских вождей» или рядовых граждан, с иными подобными акциями, дестабилизирующими политическую ситуацию в стране, неизбежно породит ответные со стороны государства меры. И об их характере уже можно было судить по постановлению Совнаркома от 5 сентября 1918 г. «О красном терроре», согласно которому расстрелу подлежали «все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».
Председатель ВЧК – ГПУ Ф.Э. Дзержинский. 1920-е
[РГАСПИ]
Власть навстречу требованиям религиозных объединений об изменении инструкции Наркомюста от 24 августа 1918 г. не пошла. Желание церквей, деноминаций и религиозных обществ обрести духовную и практическую свободу не совпадало с логикой развертывающихся военно-политических событий: летом – осенью 1918 г. страна окончательно раскололась, начались масштабные военные действия противоборствующих сторон, арсенал Гражданской войны пополнился еще одной формой борьбы – взаимным террором и истреблением. Погибали верующие и неверующие, священники и комиссары, коммунисты и беспартийные, «красные» и «белые». Усугубило ситуацию в России и способствовало умножению жертв и страданий народа, сделало исход борьбы неопределенным и тем самым затянуло Гражданскую войну – вмешательство иностранных государств, вторжение на территорию России войск немецких, английских, французских, японских, китайских, американских, румынских… Прибавим к этому и установление Антантой экономической блокады Советской России, что было грубейшим нарушением международного права, акцией по существу террористической, немилосердной, варварской, способствовавшей усилению голода и распространению эпидемий в России, повлекших за собой гибель значительной массы населения страны.
Постановление СНК о красном терроре. 5 сентября 1918
[РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 192. Л. 10]
Тема «контрреволюционности» церкви стала одной из наиболее популярных в партийно-советской прессе[256]. Устойчивые слухи предрекали, что вот-вот и сам Собор будет закрыт, а его участники арестованы и высланы из Москвы.
20 сентября 1918 г. без шума и помпы Поместный собор завершил свою работу. В Епархиальном доме собрались члены Собора (немногим более ста человек) на свое последнее заседание. Настроение было подавленное. Попытки в предшествующие дни связаться с Совнаркомом для разрешения спорных вопросов о положении церкви в новых условиях и касательно отдельных пунктов декрета об отделении церкви от государства оказались тщетными. Совнарком в своей официальной бумаге отписал, что в приеме каких-либо делегаций от Собора надобности не видит, и предлагал впредь подавать письменные обращения в общем для всех граждан порядке. Надежды на пересмотр инструкции от 30 августа 1918 г. улетучились.
Патриарх Тихон, обращаясь с заключительным словом к собравшимся, поблагодарил всех членов Собора и других лиц, принимавших участие в его деятельности, и объявил о закрытии Собора[257]. И хотя в одном из соборных решений предполагалось созвать следующий Поместный собор весной 1921 г., но в это мало кто
