ахнули в жадно прислушивающейся толпе.
– И не жидам вовсе, а варягам – вона, один у него в доме живет!
– Я не варяг, я германец! – запротестовал, как всегда, легко поддающийся на провокации Ингвар.
– Один Пек: что те – бандиты, что эти! Пока панов из Петербурху тута не було – и набегов не було. А как понаехали, так сразу и понабежали!
Толпа глухо, неприязненно заворчала.
– Извольте замолчать, юноша! – наливаясь дурной кровью, рявкнул губернатор. – Берите пример с ровесников, которые не встревают в разговоры взрослых, чиновных людей! – Губернатор мотнул раздвоенной бородой в сторону Мити, увидел рядом с ним Йоэля, помрачнел еще больше и накинулся на Алешку: – Подстрекательствами не занимаются!
– Простите Алешу, ваше превосходительство, он повел себя неподобающе, но исключительно из обиды и волнения за Ждана Геннадьевича – моего давнего приятеля и своего крестного отца, которого он уважает и почитает почти как родного! – вмешался Лаппо-Данилевский.
– Если мне не доверяют, единственное, что я могу предложить, – это пригласить сыскаря из петербургского Департамента, – мягко сказал Меркулов.
– Нет уж! – как колоколом бухнул губернатор. – Чтоб говорили потом, будто у меня в губернии ни заводы от виталийских набегов защитить не могут, ни промышленников от городских налетчиков, ни даже предателя изобличить! Сам буду смотреть, чтоб никаких поклепов и наветов! А вы, Ждан Геннадьевич, тоже… не устраивайте тут… Не в тюрьму же вас тащат! Посидите у себя на квартире, отдохнете, еще и жалованье потом получите за все время. Как оправдают вас, конечно!
– Я не буду… сидеть! – глухо выдохнул полицмейстер, поднимая взгляд на губернатора. – Если уж для вас, ваше превосходительство, слово дворянина, много лет верой и правдой… значит меньше наветов всяких… сомнительных приезжих… – Нового взгляда удостоились и Гунькин, и сам Меркулов. – То я поеду в Петербург! И поглядим еще, кого там выслушают!
– Я вам решительно запрещаю! – рявкнул губернатор.
– Это когда я на службе, мне запретить можно, а как теперь я от службы отстранен, так лицо частное, и никто мне ничего запретить не может! – вовсе закусил удила полицмейстер. Козырнул издевательски. – Честь имею! – и, решительно отмахивая рукой – будто бил кого-то, – пошагал прочь.
– Уймите вашего приятеля, Иван Яковлевич, – совсем насупился губернатор. – Потому что если вы этого не сделаете… я не стану протестовать, коли Аркадий Валерьянович отправит его дожидаться окончания расследования в тюрьме.
Лаппо-Данилевский молча поклонился; обуревающую его ярость выдавали лишь некрасивые багровые пятна на скулах. Алешка попытался что-то сказать, но под бешеным отцовским взглядом смолк, будто подавился. Только рванул рычаги паротелеги с такой силой, что его отец схватился за едва не улетевшую шляпу. Паротелега пыхнула во все стороны… Какая-то баба, получив горячую струю пара прямиком под зад, с визгом подхватив юбку, порскнула в сторону. Паротелега подпрыгнула на колдобине и, расшвыривая грязь и навоз из-под колес, приняла с места, как норовистый конь.
Глава 35
Так много тайн
– Чем нам тут обвинения предъявлять, господа полицейские лучше бы эдак-то по городу гонять запретили. Беда ж может выйти! – пробормотал инженер Пахомов, безуспешно пытаясь отчистить обсыпавшие сюртук плевки грязи.
– Я учту ваше мнение, господин Пахомов, – не меняя благожелательного выражения лица, сказал Меркулов. – А сейчас прошу всех заняться делом. Все интересное здесь уже или закончилось, или еще не началось.
– Раааасходись, народ! Раааасходись! Неча тут пялиться, без вас разберутся!
В толпе замелькали фуражки городовых, где-то залился трелью полицейский свисток, и люд неохотно, продолжая ворчать, принялся разбредаться.
Губернатор одарил Меркулова многозначительным взглядом, покачал головой, то ли осуждая, то ли просто в чем-то молчаливо сомневаясь, и зашагал к оставленному позади толпы экипажу. А господин Меркулов-старший не торопясь направился к сыну.
– Д… доброе утро, – поздоровался Ингвар, нервно переступая с ноги на ногу.
– Доброе, юноши, доброе. Видеть вас нынче поутру целыми и невредимыми – уже изрядное добро, – откликнулся Аркадий Валерьянович, постукивая кончиком трости по сапогу.
– Э-э-э… – Митя открыл рот, закрыл, мысли его лихорадочно метались.
Вести себя с отцом как с чужим или заговорить как всегда… нет, как раньше… до того, как усилиями губернских дам появились сомнения, что они и правда – отец и сын. Как настоящий светский человек должен вести себя в эдакой ситуации? Подсказка не находилось – ничего, кроме подозрения, что совсем-совсем настоящий светский человек, вроде почти позабытого им за это время младшего князя Волконского, просто не позволил бы себе так неприлично запутаться в собственных родственных связях. Единственная подсказка, на которую расщедрился обычно всесильный светский этикет: не знаешь, что говорить, – смени предмет разговора.
– Не опасно полицмейстера отпускать? Вдруг он что-нибудь… предпримет? – Он уставился на пластрон отцовской сорочки, не находя силы поднять глаза выше, к лицу.
– Конечно же предпримет, – согласился отец. – Меня весьма интересует – что именно.
– У него среди городовых и тюремных надзирателей могут быть… доброжелатели. Все же он долго в полицмейстерах… Может их против тебя настроить.
– Обязательно попытается, – покивал отец. – Погляжу, с кого начнет. Все же весьма неудобно подозревать всех.
– Или все же в Петербург поедет… к тем своим покровителям, что еще в силе…
– Тогда это будет интересно не только мне, но и твоему дядюшке, – в очередной раз покивал отец. – Подозреваемого иногда полезно отпустить побегать на свободе – узнаешь больше, чем на допросе. Риск, правда, порой сложно рассчитать. И уж вовсе не следует рисковать, когда речь идет о собственном сыне. – Мягкое прикосновением к щеке заставило Митю поднять голову. – Поэтому я просто спрошу и рассчитываю на правдивый ответ. Почему вас ночью не было в доме и где вы были?
«О сыне… Речь идет о собственном сыне…» – слова отца гулом отдавались в ушах Мити. Отец… не поверил тетушке и по-прежнему не сомневается, что Митя – его сын. Или он… Что – или?
– Мне… нам не понравилось вчерашнее поведение Людмилы Валерьяновны. – Ингвар, как всегда, прямолинеен, но сейчас обычно раздражающая бестактность германца показалась Мите спасением.
– Обоим не понравилось? – невозмутимо поинтересовался отец.
Ингвар гордо и непреклонно задрал голову, став похожим на идущего в бой гусака. Очень тощего гусака.
– И вы от всей широты и глубины своих оскорбленных юных душ сперва разнесли комнату Мити…
– Почему… разнесли?
– Ну право же, сын, как еще можно назвать ободранные обои под неумело перевешенным зеркалом…
«Мара, нежить когтистая, – подумал Митя. – Да и Ингвар тоже… тот еще мастер…»
Ингвар ответил ему растерянным и одновременно возмущенным взглядом.
– А потом с утра пораньше удрали из дома и отправились… куда? – продолжил отец.
– Всего лишь опробовать автоматоны – мой и Зиночкин! Ингвар их оба починил в подарок мне на именины! Ты знал? – с энтузиазмом откликнулся Митя.
Губы его растягивала дурацкая счастливая улыбка. Значит, отец не сидел у себя, раздумывая, есть ли правда в словах тетушки, а пошел к нему… и не обнаружил ни его, ни Ингвара. Это было очень плохо. Но почему-то огорчиться не получалось.
– Что у тебя именины? Вполне. Я, знаешь ли, тоже к этому событию причастен. – Брови отца саркастически изогнулись.
– Нас вахмистр Вовчанский видел – неужто не сказал? – Митя старательно держал лицо.
– Почему же, сказал… Ты ведь ему четкие указания выдал – сказать, если будут спрашивать. К счастью, я догадался спросить.
«Отец не только в комнату пришел, но и по городу успел порыскать», – сделал печальный вывод Митя. Ощущение счастья отступило, сменившись настороженностью.
– Только на третьего вашего спутника молодой господин Альшванг не похож. – Отец оценивающего поглядел на него. – Ни ростом, ни… костюмом.
– Никак нет, ваше высокоблагородие. – Поклон Йоэля сделал бы честь любому из великих князей – идеально выверенный, невероятно грациозный и исполненный такого количества оттенков и смыслов, что даже самые большие знатоки светского этикета
