– Проверили, как идет изготовление заказанного вами месяц назад инструмента?
– А зачем это нам деньги на командировки тратить? Мы имеем указание сокращать статью "командировочные расходы", а тут я сам буду нарушать это указание. Я вам сказал уже, что все заказы я направил по секретной линии.
У меня кипело чувство раздражения против этого типичного бюрократа.
– Сейчас идите и проверьте, как выполняются в Златоусте ваши заказы, а завтра в десять часов утра доложите мне состояние по каждому виду инструмента, [247] в особенности по специальному, – стараясь быть спокойным, сказал я снабженцу.
– Немедленно заменить надо этого чиновника, он все дело может погубить, – заметил военпред, когда снабженец вышел из комнаты.
– Вот послушаем завтра, что он докладывать будет, а там посмотрим. Надо иметь подходящего кандидата на это место. А то сменяешь кукушку на ястреба. Пойдемте-ка в цех, поговорим еще с начальником цеха механической обработки деталей, – предложил я военпреду.
Зашли в конторку начальника цеха.
– Ну, где же вы ожидаете узкие места? – спросил я начальника цеха, еще довольно молодого, но "очень серьезного человека", как мне охарактеризовал его военпред.
– Обработка обычаек под танковые башни. Это, знаете, деталь, на которой вращается башня, – пояснил он. – Обычайки необходимо обрабатывать на больших карусельных станках, а у нас на заводе всего один такой станок. Он, вероятно, и будет сдерживать все производство.
Этот тип станков в нашей стране в то время был чрезвычайно дефицитным. Мне это было хорошо известно. Надо думать, как обойти эту трудность. Начальник цеха прав, что обращает внимание на недостаток карусельных станков.
Подошел Тырышкин и опять начал разговор об отсутствии на заводе специалистов по штамповке тяжелых броневых деталей.
– Ведь мы совершенно другим производством занимались до сих пор, – с тревогой в голосе произнес он. – Больше всего трудностей опасаюсь на этом участке. Конечно, пока нельзя сказать, какие затруднения еще возникнут, когда начнем производство корпусов. Надо быстрее приступать к делу, тогда обнаружатся все болячки. Но для этого нужен броневой лист и штамповщики, – резюмировал он свое заключение.
…Днем позвонили из обкома. Пришел мандат. Секретарь обкома Сапрыкин был у себя, и я прошел к нему.
– Ну вот, разрешите вручить, – и он протянул мне документ.
Получая его, я еще не понимал, какую он имеет силу. Текст мандата напомнил мне первые годы революции. В нем указывалось, что сей мандат выдан Емельянову [248] Василию Семеновичу в том, что он является уполномоченным Государственного Комитета Обороны на заводе по производству корпусов танков. На меня возлагалась обязанность немедля обеспечить перевыполнение программы по производству корпусов танков. В конце мандата была подпись Председателя Государственного Комитета Обороны И. Сталина.
– Почему я отвечаю за перевыполнение плана? А кто же отвечает за его выполнение? – произнес я, прочитав мандат.
– Видимо, директор завода, а уполномоченный ГКО, как мне думается, должен обеспечить перевыполнение тех заданий, что установлены планом. Так должно быть, – услышал я голос Сапрыкина.
…В обкоме мне сказали, что на станцию пришел состав с эвакуированными.
Может быть, встречу кого-нибудь из знакомых, подумал я и направился на вокзал. Пришел, взглянул на толпившихся у вагона людей и обомлел. Да ведь это Никонов! Безусловно он. Ну, видимо, его сама судьба сюда направила. Никонов – большой специалист по производству танковых корпусов и хорошо знает прессовое хозяйство. Но почему у него на лбу марлевая повязка?
Я через толпу людей пробрался к Никонову.
– Вы какими судьбами сюда попали? – спросил я, здороваясь с ним.
– Вот в эвакуированных оказался. На Волгу направляют. Там теперь военной техникой придется заниматься. Ведь я не один, а с целой бригадой, нас семнадцать человек, да восемнадцатая в придачу медицинская сестра.
– Что это с вами? Ранены? – спросил я.
– Так, пустяки. Слегка царапнуло. Под огнем выезжали с завода. Последние дни под снарядным обстрелом программу выполняли. А когда работать совсем уж нельзя стало, получили указание выехать и на другом заводе в тылу продолжать действовать. Наша бригада получила назначение на восток, а так как каждый из нас хоть и небольшую, но все-таки царапину имеет, то нам медицинскую сестру прикомандировали, раненые все-таки. Без присмотра, говорят, вас оставить нельзя. Такой, говорят, порядок. Ну, мы не против порядка. Вот так и добрались до Челябинска, а завтра дальше тронемся, – говорил Никонов спокойно.
Ну зачем ему ехать? Он здесь нужен, подумал я. Он [249] может организовать работу по монтажу пресса и наладить штамповку броневых деталей.
– Знаете что, Никонов, оставайтесь здесь со всей бригадой, танки делать будем. – И я кратко изложил ему, что конкретно необходимо организовать на заводе.
– Мне-то все равно, где работать. Но согласовать это надо с моим начальством.
– Я обо всем договорюсь. Это я беру на себя. Пойдемте на завод. Там все сами на месте посмотрите, что делать нужно.
И прямо с вокзала я забрал всю бригаду вместе с медицинской сестрой. Она никак не соглашалась оставить их.
– Как же я их оставлю? Ведь с самого начала вместе передвигались. Меня тоже куда-нибудь пристройте, да и за ними все-таки присматривать необходимо, хоть и легкораненые, но повязки-то менять все равно надо, пока не подживет как следует.
…За несколько дней до встречи с Никоновым в Челябинск прибыл еще один эшелон с эвакуированными учениками ремесленного училища. Часть учеников направили к нам на завод, и они уже работали в цехе механической обработки снарядов.
Когда мы с бригадой Никонова прибыли на завод, то я, чтобы сократить путь к месту, где должен был монтироваться пресс, решил провести их через цех механической обработки снарядов. В этом цехе работал подросток, прибывший вместе с учениками ремесленного училища. Он был мал ростом, и, чтобы помочь ему дотянуться до станка, обрабатывавшего снарядные заготовки, ему поставили скамеечку. Все это время с первого дня прихода в цех мальчик выполнял суточную норму, установленную для взрослого рабочего, на 120%.
По дороге на завод я рассказал Никонову об этом мальчике, а когда мы вошли в цех, подвел его к станку, где он работал.
Никонов поглядел на него и спросил:
– Андрей, как ты сюда попал?
Мальчик повернул голову и, увидев Никонова, спрыгнул со скамеечки и бросился к нему. Его лицо озарила светлая улыбка, а затем исказила гримаса боли, и он отвернулся.
Я видел, как по неумытой щеке паренька пробежала крупная слеза.
– Вы его знаете? – спросил я Никонова. [250]
Никонов кусал губы и вместо ответа только кивнул головой. Андрей рукавом рубахи провел по щеке,
