подпол вместе с кроватью, оленями и портретами осуждающих предков, бабка за шкафом в соседней комнате страшно захрапела и привычно ударила по табуретке ногой. А потом еще раз.
Глеб встал и, набросив на плечи лоскутное одеяло, вышел.
Бабка лежала и смотрела на него в темноте блестящими глазами.
– Иконку, иконку завесь, – проговорила она.
Глеб, обернувшись, увидел за спиной иконку в углу, против которой творилось сейчас всякое безобразие.
– Добре, баба.
– Ты чей?
– Антоновский я…
– Ишь, якысь пригожий…
Глеб подмигнул бабке, тронул ее за ледяную ногу, почувствовав, что она холодна как лед. Глеб скинул плечом одеяло и покрыл бабку почти до самых глаз.
– Гарный хлопчик, – повторила бабка, глянув на Глеба. – Дай бог тоби щастья.
Глеб вернулся к Фисе.
Среди ночи он проходил мимо бабки попить воды из ведра, та молчала.
Фиса спала и сопела. Под желтым светом лампы, засиженной мухами, лицо Фисы выглядело теплым и даже красивым.
Глеб сел на край кровати, стыдливо прикрыв Фисину наготу простыней с китайским рисунком, и долго глядел на нее.
Она была определенно лучше Лельки. А уж в постели – без базара лучше. Какое-то время его все это будет радовать. А потом что? А потом вернется Лиза.
Глеб выключил лампу и в темноте налил себе еще полстакана. Не закусывая, опрокинул самогон, обжигаясь им и уже на самом деле нехотя.
В темноте было непонятно, кто на кровати. Женщина и женщина. А вот так… И Глеб налил еще стакан. По шее пробежали колючие мурашки. Во мраке на кровати эта женщина приподнялась на локте, и посмотрела на Глеба, и что-то хотела сказать.
Он глядел в окно, наблюдая, как конь спит стоя, опустив голову. Где-то уже проснулись петухи.
Кровать скрипнула, и Глеб вздрогнул, почувствовав на плечах горячие, ползущие руки. Он схватил эти руки и, обернувшись, зажмурился.
«Проклятый запах телятника», – подумал Глеб, вспоминая Лизин хвойный и полынный лесной аромат.
– Не треба так. Не треба…
– Да треба… – глухо отозвалась Фиса.
– А я весною в армию.
– Я тебя ждать буду.
– Да-а… знаю я вас…
– А я буду. Буду!
Глеб вздрогнул, потому что эти слова были похожи на правду. Подняв Фисино худое тело, созданное для скакания, бегания или работы, он молча отнес ее на кровать и, вернувшись к столу, выпил еще.
Глава сорок пятая
Цвет сломанного крыла
Фиса использовала эти встречи, все больше сжимая на Глебе удавку, все взнуздывая его, как горячего коня, через почти невыносимую горячку своей любви.
Бабка уже устала слушать их за своим шкафом, и как-то они допекли ее до того, что она опрокинула ногой поганое ведро, чем вызвала в Фисе бурю отрицательных эмоций.
Глеб опять был временно без работы. Он на неделю переехал к Фисе, которая с трудом вставала в пять утра и на велосипеде тащилась в колхоз, с черными кругами под ледянистыми глазами, абсолютно глухая к жизни вне дома.
Она перестала гонять мужиков, девок и баб. Улыбалась своему, сидела над амбарными книгами, записывая скоро, часто и машинально, сколько загрузили, сколько отправили, сколько на сев, сколько на семена, сколько в оборот, каких коров куда распределить.
Глеб сколотил загородки для птицы, пережег мусорные ясени на огороде, поскородил подмерзающую уже землю, уже взятую щитом поганой травы, которую тут называли «серуха». Потеплело к концу ноября, словно вернулся сентябрь, а Глеб успел наладить хозяйство, успел все прикрутить, сколотить, прибить, приладить.
В доме он также навел порядок. Отдраил царство клеенки от многолетней грязи и жира, перетащил бабку в зал и выкатил ее кровать на двор, где перетряхнул пролежанную перину, служившую ей еще со времени ее девического приданого. Бабка, которая, казалось, уже часовала*, приободрилась и начала нормально есть.
Доделав все, что только мог, Глеб брался за приготовление еды.
И Фиса перестала орать дурой, она стала курлыкать и мурчать.
В коровнике и телятнике были злые девки, которые смеялись над неразборчивой детдомовкой Фисой. Ведь кто такой Горемыкин? Он сам по себе никто. Ну что там у него есть? Ничего. Пьет только.
Глеб давно привык к этим оценкам и не обращал внимания.
Накрутившись по дому, Глеб ждал Фису, почитывая «Голос района», чего себе никак не мог позволить еще недавно. Он почитывал! И ему нравилось узнавать, кто помер, кто родился, кто выдал норму по бурякам.
И вот приходила Фиса. Обнимала его своими руками-полозами, брала и уводила.
Глеб шел. Но однажды ночью понял, что Фиса совершенно серьезно собралась его забрать у прошлого. У Лизы, у его дома…
Он понял это внезапно. В одно утро, когда поседела трава и лег первый снег, а Фиса по хрустящему былью укатила на работу, самодовольно лыбясь мутному солнцу.
– Да что это за тюфта! – сказал Глеб, подпрыгнув на затянувшем его ложе любви.
Он быстро встал, оделся, покормил бабку и вышел в обеленный инеем двор.
Иней сахаристо лежал на всем, что еще не оттаяло на солнце. А то, что оттаяло, сверкало кристаллами и осколочками.
Глеб провел рукой по шиферу, оставляя черный след на пушистой паволоке инея, вышел из калитки и закрыл ее на ветку.
Для начала нужно просто позвонить Лизе.
На этот раз он был намерен дозвониться во что бы то ни стало.
Через десять минут его позвали в кабинку, и он вошел, обливаясь холодным потом.
Лиза снова была на учебе. И снова ей было некогда поговорить.
Голос ее вздрагивал, как ветка под синичьим перепрыгом.
Глеб тоже дрожал. В голове его началась настоящая буря.
– Скажи, есть ли у меня шанс, – спросил он Лизу, выслушав ее нервные слова-укоры.
Лиза ответила, что шанс есть всегда, что можно сделать то-то и то-то.
Но что конкретно сделать, чтобы начать вообще – жить, дышать, не гибнуть, – она не сказала.
– Когда приедешь?
– Может, зимой, на Рождество.
– Я тебя буду ждать. Ты должна приехать.
Лиза хмыкнула:
– Я ничего тебе не должна.
Ей не нравились эти разговоры, к тому же она болела.
– Поговорим как-нибудь в другой раз, – сказала она и тиранически отключилась.
Выйдя с почты, Глеб оглядел серые травы, голые деревья с черной корой и понял только одно: его несло, несло и принесло. Обратно.
Он пошел к Фисе, чтобы расстаться с ней.
Был еще яростно-солнечный день, редкость в ноябре.
Фиса приехала очень радостная. Достала из пакета три банки пива и пару вобл с икрой.
– Гляди какая! – вскрикнула она в полном счастье и грохнула воблой по столу, держа ее за хвост.
Глеб
