выглядел странным и потусторонним.
– Чего ты? – спросила Фиса, и от страшной догадки брови ее встали домиком.
Глеб глянул на Фису из своего далека:
– А ничто. Я зажился у тебя. Я поехал домой.
Голос его звучал достаточно жестко, чтобы Фиса сразу поняла.
– А! То есть все правда, что мне сказали, – пролепетала она.
– Все правда. Я гад, каких мало.
– Но я же… Я же ведь… что? Меня нельзя любить? Ты врешь! – задохнулась Фиса.
– Да, ты хорошая. Только я не тот.
– А кто тот?
– Я не знаю.
– Как же это все… – застонала Фиса, указывая рукой на оленей и солнце на вызолоченном солнцем ковре.
– Это все, – коротко ответил Глеб, и Фиса, чтобы заглушить собственный вой, схватила себя зубами за самовязаную бордовую кофту на запястье.
Бабка, видно уязвленная тем, что не участвует в важном разговоре, что-то промычала за шифоньером.
Фиса округлила глаза:
– И что, мне теперь тут с ней одной оставаться? Как? Опять? С ней?
Глеб пожал плечами. У него было совершенно незамутненное чувство, что он спасает свое божество от падения в нечистоты или какие-то другие бездны общечеловеческой мерзости. Сказать это он не мог, но про себя думал приблизительно так. А также назвать имя этого божества не сумел, чтоб еще больше его не унизить.
– Это Лизка? Она?
Глеб вскочил со скрипящего от старости стула, который тут же пал навзничь за его спиной, и почти у самых глаз Фисы махнул указательным пальцем.
– Не смей, ясно тебе? Даже имя называть.
Фиса была похожа на мышь, которая выкупалась в керосине.
Уголки губ ее снова приняли нормальное состояние, глаза поледенели.
– Ну и вали.
Глеб вышел под гулкое мычание бабки, ударил калиткой, и только тогда, когда на холме пропала из виду его фигура в курточке, Фиса упала на кровать и заревела.
* * *
Дома все было по-прежнему.
Аделина Ивановна хворала и сама себе порола в ногу уколы. Яська был в социальном приюте уже больше месяца. Маринка с Адолем как раз поехали, повезли ему вкусности, которые Аделина купила на только что назначенную ей пенсию по инвалидности. Теперь они «жировали», так как появились хоть какие-то официальные деньги и Адоль подобрел.
Глеб почти на цыпочках прошел по комнате. Мать его заметила не сразу и как-то отстраненно проговорила, засияв при этом выпуклыми глазами:
– А, вернулся, ухарь-купец.
– Вернулся.
– Налей-ка мне чарочку.
– Бухали без меня?
– А что нам еще делать? Надо как-то оправдывать фамилию.
Мать, с распущенными седыми косами, с круглой головой на тонкой шее, с глазами, неестественно выкатившимися в последнее время, натирала больные ножки, больше похожие на ветки, «золотым усом».
– А мне москвичи дали настойку. Только сказали не пить. Жаль. Пахнет хорошо…
Глеб обнял ее, хотел прослезиться, но решил, что этого уже и так через меру. Поэтому, найдя под столом бутылку початого вина, разлил себе и матери поровну. Они чокнулись, выпили и еще долго говорили о том, что ждет Россию, если вдруг что-то пошатнется в политике. Потом мать спросила про военкомат.
– Да нормально. В конце мая уйду, – ответил Глеб, роняя золотую голову на руки.
– А… в мае… Ну, это ничего. А ты знаешь, мне тут почта что рассказала… Паспортистка-то жена военкома.
– Я уже знаю.
– Так она ему подарила шесть звездочек золотых… на парадный китель. Сделала загранник нашему ювелиру, Саенко Василию… И тот из коронок золотых снятых поделал звездочек.
– Красиво жить не запретишь, – вздохнул Глеб.
– Чтоб они сдохли, – в сердцах всхлипнула Аделина Ивановна и выпила стопку вина. – Что, эта бабенка из колхоза совсем никуда не годится?
– Только плакать, – ответил Глеб.
– Я догадывалась, что Елизавета сломает тебе жизнь.
Дальше она говорила, говорила, обсуждала что-то прочитанное в «Комсомолке», а Глеб молча слушал и почему-то с некой даже нежностью вспоминал треугольничек Фисиного декольте.
Глава сорок шестая
Петля
Эти скупые солнцем ноябрьские дни казались ему последними. Может быть, он был отчасти прав. Последние в этом измерении. Но в другом они будут длиться еще, течь, как плавленый битум.
Глеб приходил в сенник и падал в сено. В то самое место, где слышалось дыхание Ревы, у которой он отнял маленькую Муху. Но Рева его простила. Простила ему самое страшное. Почему же он не может сам себя простить? Отпустить Лизу, понять, что все кончено…
Глеб ходил в райцентр пешком, через лес, старательно выглядывая те лужи, которые широко выгрызли песчаные бережки.
Глебу было печально, что сейчас нет никакой войны и он не может насильно уйти отсюда, бросить законно мать, сестру и брата. Чтобы совесть не душила.
В конце концов, это ведь их жизнь. И не он выбирал им ее.
Если бы он заглянул чуть вперед, лет на пятнадцать, он бы понял, что его мирные тяготы напрасны.
У москвичей все будет прекрасно. Да и как иначе… Скоро, совсем скоро они уедут и уже не вернутся сюда. Лиза отучится и выйдет замуж за мужчину постарше. И тоже найдет какое-то успокоение в семейной жизни.
Яська умрет в двадцать три года от наследственного туберкулеза.
Мать от него же.
Маринка убежит отсюда, но не от своего страшного конца.
Да и у Глеба не выйдет жить по-человечески. После армии он женится, жена родит ему двух сыновей… Но что-то будет ему мешать, всю жизнь мешать. Может быть, самогон, может, еще какие-то душевные недоли.
По злой иронии судьбы убьет его дедовский штык-нож. Тёма. Главный друг и брат, как Глеб представлял его Лизе, – попадет в руки Борьке Гапалу по пьяни.
Один только Адоль переживет еще всех. Даже Ватрушкину мать, на которой женится, когда она станет «черной вдовой», и ту переживет. И не раз еще пройдет Адоль мимо Лизиного дома на колодец, с грохочущими флягами на тележке. Такой же крепкий, жилистый, только совсем седой, будто бы с каждым годом у него вырастает еще одна жила, как у старого дуба, чтобы лучше опираться на почву. И мимо обломков двух безымянных, сбитых в крест досок, где покоится Глеб, не раз пройдет еще Адоль.
Глеб этого тогда не знал. Но пустота ела его поедом, изнутри высасывая тепло, уходящее куда-то через плохо закрученные клапаны.
Он был уже не человеком, а машиной с сорванными гаечками и расшатанными подшипниками. Он двигался лишь потому, что жалкая надежда увидеть еще раз Лизу толкала его вперед.
На Катеринин день, второй престол, Григорьич и Нина Васильевна позвали его в гости в Антоново.
Он снова
