Значит, скоро вы все, мазницы, станете гражданами России. А ты еще новой родине и долг отдать успеешь. Вали давай!
– Стоп, куда вали! – перебил жену военком. – Иди вниз, жди меня. Я минут через пятнадцать выйду…
И Глеб, развернувшись, пошел по коридору.
– Ну и хорошо. Все так все.
Глава сорок третья
Миллениум близко
Москва утопала в дождях, дожди превращались в стекло, и там, далеко, в другой жизни, Глеб постепенно переставал ходить к москвичам. Его как отрезало от них. Все больше времени он проводил на ферме, куда устроился на коровник. Лелька тоже внезапно потеряла его. Не за горами была армия.
Нужно было как-то пережить зиму и окончательно поставить все точки. Мать по-прежнему звонила Ленусе раз в неделю, но ничего не говорила о Глебе. Перестала звонить и Маринка.
Прошло три недели, как уехала Лиза. Белые мухи налетали и, уносимые ветром, ложились, медленно тая на еще не остывшей земле. Лес стал красен и желт от опавшей хвои. Денежками рассыпались по холмам осенние грибы – фиолетовые рядовки, пляшки поганок, широкие шляпы свинухов, зонтики с крапинами, зонтики с лохмами, серые уроды-чесночники и накрытые грустными шляпами бахромчатые грузди.
Нина Васильевна делала запасы от нечего делать, прогуливаясь с Бимом по одним и тем же бархатным холмам.
Иногда она встречала в лесу Глеба, кивала и, деловито тыкая палкой в мох, проходила дальше, перекинувшись с ним короткими фразами. Глеб обычно, закутавшись в плащ, сидел под тройкой сосен и курил. В этом месте они часто сидели с Лизой еще каких-то два-три месяца назад. Сидели молча, смотрели друг на друга, глаза в глаза, и не было тогда вокруг больше ничего и никого, кроме них.
Со слов Нины Васильевны, часто звонящей в Москву, Лиза училась в академии и учеба ей нравилась. Глеб тоже ходил с ней, слушал… Сначала они с Ниной Васильевной ходили звонить к почтарьке вместе, но Нине Васильевне не нравилось, что Глеб всегда хочет отобрать у нее трубку, да и почтарька Любочка сушила уши, а потом разносила по селу новости.
Глеб стал ездить в райцентр на Реве, чтобы заказать переговоры с почты. Но не мог застать Лизу дома, пока почта работала, и тогда написал ей письмо.
Лиза обревелась, получив его, и два дня ходила как убитая. Но все с нее сошло как с гуся вода. В академии на ее факультете училось больше мальчиков, и все мальчики были симпатичные. Она снова была на волне, среди таких же, как она, в основном юных и прекрасных.
Глеб не получил ответа.
Несколько раз он подкатывал к Маринке, чтобы она набрала Лизе. Маринка шла и набирала с телефона своего нового хахаля Семёна, у них дом был телефонизирован, к счастью, связь теперь была в любое время. Но к телефону, по словам Маринки, постоянно подходила «какая-то баба» или «какой-то мужик».
Ленусь и Мишуня днем постоянно торчали дома у телевизора, только поздно вечером Мишуня со своей братвой ехал куда-то за деньгами и иногда сутками пропадал. Но звонить в Москву часто было дорого, и никто не давал этого делать. Однажды Маринка все-таки дозвонилась, и Лиза была дома. Лиза неохотно и едва слышно говорила с ней. Ленусь спала после гулянки.
– Напиши ему, напиши, Лизунчик! Я умоляю тебя! Напиши, что случилось, ведь он ждет! Напиши ему хотя бы три слова, не можешь ведь ты вечно молчать! Милая, любимая моя! Напиши!
Лиза, трясясь от слез, начала писать. Но что писать, она не понимала.
Что ей теперь писать? Что она жива, что отрезала волосы и теперь ходит с короткой стрижкой? Что она передружилась со всеми парнями на потоке, что вчера гуляла по Арбату и курила кальян с какой-то ерундой, от которой ее унесло? Что ему писать? Что ей нравятся несколько мальчиков, что она ходила к бывшему однокурснику на день рождения, он предложил остаться на ночь и только надвинувшийся внезапно ужас заставил ее ловить такси и ехать домой? Что писать? Что Ленусь водит ее в дорогие рестораны и купила билеты в Прагу встречать миллениум? А он, Глеб, он-то вообще знает, что такое миллениум?
Лиза писала письма и рвала их дома, ночью, писала и рвала днем на парах, но ей все равно казалось, что эти жалкие строчки и куски бумаги кто-то прочитает, узнав о ее падении.
Наконец, бросив на бумагу несколько строк, она запечатала конверт и отправила Глебу.
Он позвонил в три часа ночи. К телефону подошел Мишуня.
– Да…
– А Лизу можно?
– Лиза в такое время спит. А вот что тебе не спится? Иди напейся и спи.
Лиза на эти слова выскочила из комнаты, но злой Мишуня уже со всей дури ударил трубкой по базе.
– Пес! – выругался он и пошел в спальню.
Лиза, онемев, стояла посреди гостиной. Машины, шипя и гудя, проезжали за окнами, и в переулках было слышно, как они растаскивают на шинах еще не убранную дворниками грязь.
– Я тоже грязь, – подумала Лиза. – Пусть я получу за это.
Наутро она встала с головокружением, которое не проходило около двух недель. Через пять дней пробилась со звонком Маринка. Лиза, болея, пропускала пары. Ленусь и Мишуня поехали на день рождения друга в казино «Черри» на Новом Арбате. Там они могли пробыть долго, но Лиза все равно боялась звонить даже подругам, чтобы они не приехали не вовремя: Мишуня и Ленусь приходили под коксом.
– Лизка! Что у тебя с голосом? – спросила Маринка.
– Болею. Как мама? Как все?
– Ну, ты написала письмо? После того написала?
– Написала… а что такое…
– Что ты ему написала, Лизанька?
– Тебе-то что… – Лиза сделала паузу. – Что… все.
– Ты его бросила?
– Нет, но… я написала, что все должно закончиться. Мы… люди с разных… планет.
Лиза зашмыгала носом.
– Ой, миленькая, что ты наделала… Он же повесится…
Лизу подбросило на кровати.
– Что случилось? Он что-то рассказал про меня? Кому? Маме? Кому? И что?
– Он рехнулся просто! – заревела в трубку Маринка.
– Так, слушай, вылови это письмо. Оно в голубом конверте с желтой маркой. Я не знаю… забери его у почтарьки, отдай его моей матери. Нет, сожги его. Нет, брось его в ваш этот… гольюн*, или как ты его называешь. Слышишь? Забери… Может быть, я приеду… Может, на Новый год! После него. Не смей показывать его Глебу.
– У-и-и-и… – запищала Маринка. – Если он его возьмет… Он не доживет до твоего Нового года.
– Я сама ему
