Но как было странно, что, встретившись глазами с незнакомым человеком на улице, в лифте или еще где-нибудь, получаешь в ответ улыбку или приветствие: “How are you?” (Как поживаете, как дела?). Вначале мы себя ловили на желании начать беседу, но очень скоро поняли, что это просто радушие и вежливость. Еще одна важная идея возникла у нас: человек здесь это индивидуальная личность, он может поступать в соответствии со своими желаниями, если его поведение не нарушает закона и порядка. Однажды в автобусе у двери стояла очень полная женщина, немного загораживая пассажирам вход и выход. Все обходили ее, никто не протестовал. Неудобство было небольшое, и все молчали: если стоит, значит, ей нужно, может быть, заранее подошла, чтобы выйти на следующей остановке, она толстая и ей трудно передвигаться. Можно представить себе скандал, который был бы в советском автобусе!
Сравнивая советское прошлое и канадское настоящее, вспоминаю рассказ Беллы Григорьевны Бренман, нашей приятельницы по Эдмонтону, которая после многих лет жизни в Канаде приехала в гости в Киев. Однажды она пошла в магазин и заняла очередь. Был чудный солнечный день и настроение прекрасное. За ней в очередь стал человек, мрачный и нахмуренный: “Вы последняя”? – “Да, я последняя”, – сказала она с улыбкой. И тут посыпалось: “А чего это вы улыбаетесь? Посмотрите на всех, все люди, как люди. А у вас что, праздничек!” Белла Григорьевна была растеряна.
Бензокар объяснил, какую помощь мы можем получить от еврейской общины и Хиаса: дешевую, или даже бесплатную, мебель, посуду, утварь, белье, займы на их покупку, рассрочку на уплату долга за перевозку багажа и многое другое. Можно сказать, что мы были встречены с распростертыми руками и наше, так сказать, физическое устройство на первых шагах было неизмеримо легче, чем если бы все это произошло в другое время. Но нужно быстро встать на свои ноги – это мы понимали хорошо.
Закончился курс английского в колледже Джорджа Брауна (George Brown College). Это была великолепная возможность не только развить язык, но и познакомиться с многоэтничностью Канады: с кем только мы не встретились – нашими сокурсниками были китайцы, южноамериканцы, болгары, французы, корейцы, немцы, хорваты, поляки, вьетнамцы и, конечно, русские. Единственным общим языком был английский, который звучал вокруг нас со всеми мыслимыми и немыслимыми акцентами. Кончилась школа, а с ней и стипендия, пора переходить к самостоятельной жизни. Поиски работы начались сразу по приезде.
Вскоре после окончания занятий Алла, с помощью завязавшихся у нас знакомств, смогла найти работу в качестве лаборанта в лаборатории плазмы канадского Красного креста. Это было намного ниже ее образования биохимика, зарплата минимальная, но благословление для нашей семьи и моих надежд на свое место в музыкальном мире.
В поисках работы иммигрантов можно было разделить на две неравные половины: в одной – люди с большими семьями и мало конкурентным образованием, которые вынуждены были браться за любое – разливать бензин, наниматься грузчиками, уборщиками, няньками; в другой, меньшей, высоко образованные специалисты: врачи, инженеры, музыканты, литераторы, специалисты по финансам, экономике и др., которые упорно добивались своих целей. Многие получали возможность повысить квалификацию, чтобы она соответствовала канадским стандартам: Канаде нужны были специалисты, и она делала все, чтобы такие люди не становились шоферами такси, как пришлось многим образованным беженцам после Октябрьской революции в Париже и Берлине. Некоторым, в частности, музыкантам, удавалось устроиться относительно быстро, но это были, главным образом, оркестранты. А музыкантам-солистам было труднее, чем тем, кто мог сесть в оркестр. На пути у солиста всегда была одна, главная проблема – известность, вернее, неизвестность в западном мире. Певцам было особенно трудно, в таком случае нужно начинать с нуля. И именно такая ситуация смотрела мне прямо в лицо.
Первая работа
Вскоре после приезда я познакомился с интересным человеком, не помню сейчас, как это произошло. Его звали Гриша, не могу вспомнить фамилии, официальное имя – Луис Данто. Он был кантором одной из самых больших синагог в Торонто, прекрасный тенор, получивший великолепное образование в консерватории Санта Цецилия в Италии. История жизни Гриши это роман с приключениями. Он родился в еврейской семье в Польше, откуда его в возрасте 14 лет переправили в Советский Союз в начале Второй мировой войны. Гриша прожил в Союзе шесть лет и за это время вошел в русскую культуру, говорил свободно и без акцента по-русски, знал русскую музыку и поэзию, пел советские песни и очень любил все русское. Именно этим и объяснялось его стремление познакомиться со мной: певец из России, баритон, еврей, может быть, удастся сотрудничать, можно поговорить по-русски, какое-то общее прошлое. Скоро мы стали друзьями, общались семьями – это была прекрасная дружба.
В 1945 г. всем беженцам из Польши было дано право вернуться, и двадцатилетний Гриша уехал домой. Не знаю, как он попал в Италию и начал в 1945 г. учиться вокалу в консерватории Санта Цецилия у известного учителя. После окончания выступал под псевдонимом Луис Данто, стал кантором и эмигрировал в Канаду. Гастролировал как кантор по всему миру, занимался исследованиями музыки Холокоста, пел религиозную и светскую музыку, и записал много дисков на Нью-Йоркской фирме Hermitage Recording Labels. Луис Данто, Гриша – для меня навсегда в моей памяти, умер в 2010 году. Вот такая история.
Луис Данто в канторском одеянии
Мы прилетели Торонто в конце июля, а в конце августа Гриша Данто предложил мне неожиданно участвовать в службе празднования еврейского Нового Года (High Holidays) в качестве его ассистента. Я был поражен: “Как же, без знания иврита и этой музыки”? Гриша меня успокоил – за иврит не надо волноваться, все тексты транскрибированы, т.е. представлены латинскими буквами, как по-английски; а что касается музыки, то это уже дело самой музыки и моей музыкальной интуиции. И он был прав. Начав репетировать сольные номера и дуэты с кантором, я вдруг, внезапно, почувствовал ни с чем не сравнимый стиль этой старинной еврейской музыки: как будто во мне открылась некая память прошлого (предков?), как-то иначе заработал голос, появились интонации внутреннего плача еврейских молитв, которые, наверно, были слышаны в случайных записях или пении рыдающих итальянских теноров.
По сути, я был в синагоге почти впервые: первый раз в Харькове, когда меня, шестнадцатилетнего, потащили услышать знаменитого кантора Кусевицкого; маленького роста, я был втиснут в густую толпу и, кроме его голоса, ничего не помню. Второй раз мы с Аллой попали на службу в Римскую хоральную синагогу перед самым отъездом в
