пойти на разведку вокруг района гостиницы. Пройдя мимо вокзала, мы свернули в темную безлюдную улицу. Все вокруг, после Рима, было мрачным и уродливым, но кульминацией этого уродства оказалась витрина магазина подарков, у которой мы остановились. То, что красовалось в этом окне, превосходило воображение: уродливые маски, макеты женских и мужских половых органов, экскременты… мы в ужасе ушли обратно к вокзалу.
Вдруг мы почувствовали, что страшно проголодались, решили что-нибудь съесть и вошли в здание вокзала. Там, конечно, было много съестного. Заказав совсем незнакомые нам бутерброды с мясными котлетами (hamburgers) с жареной картошкой (French fries), мы осмотрелись вокруг: за столиками сидели очень простые люди, скромно одетые, рабочий народ. Типичная североамериканская еда – гамбургеры, которые теперь, кажется, заполонили весь западный мир и Россию – показалась нам невероятно вкусной. Более канадского ужина не придумаешь. Мы стали канадцами.
Глава четырнадцатая
Начало жизни в Торонто
Куда мы приехали?
В первый же день нашего прилета, поздно вечером, я позвонил Феликсу и Наташе Ярошевским, канадским “долгожителям”, приехавшим, может быть, за полгода до нас. Мы были с ними в переписке еще из Италии, соединенные общими друзьями по Ленинграду. Письма Ярошевских давали чувство, что кто-то у нас есть в новой стране и вселяли бóльшую уверенность. На звонок ответил Феликс: “Тумановы приехали! Мы тут же выезжаем за вами”! И вот мы уже в их огромной Импале (Impala), типичной и модной в то время машине, она катится по улицам Торонто не так быстро, как наш автобус, так что мы успеваем увидеть красивый центр города на нашем пути в Дон Миллс (Don Mills), где живут Наташа, Феликс, восьмилетняя Маша и маленький Миша.
Феликс в это время готовился к экзамену для подтверждения своего врачебного образования и поступления в резидентуру. Он успешно пройдет все стадии этого трудного пути, включая экзамен по английскому языку, и, получив право быть практикующим врачом со специализацией психиатрия, станет одним из ведущих психиатров Торонто. Наташа – химик, уже работала по специальности. Их квартира показалась нам благоустроенной, обжитой и роскошной, по нашим советским стандартам. Феликс и Наташа тут же взялись помочь нам найти жильё, и уже через несколько дней мы стали жильцами невероятной трехкомнатной квартиры с двумя (!) ванными, балконом и даже бассейном в многоэтажном доме в том же Дон Миллсе.
Гостем новой квартиры очень скоро стал Мстислав Ростропович, только что лишенный советского подданства во время гастролей в Канаде. Ему нужна была русская машинистка, чтобы напечатать открытое письмо протеста в западные газеты. Кто-то посоветовал ему обратиться к нам за помощью. Нашли машинистку, письмо было напечатано, и Слава остался у нас обедать. Мы не были знакомы лично в Москве, хотя я встречался с ним в помещениях филармонии и мы здоровались, он, конечно, слышал меня в Мадригале; но это было все. И сейчас, внезапно, после того, как я сказал, что мою жену зовут Алла, Ростропович закричал: Авочка!.. и мы перешли просто на имена. Он немного пришепетывал и плохо выговаривал звук “л”, отсюда вместо Аллочка получалось Авочка. У Славы был прекрасный аппетит, а у нас чудная курица. Он много говорил, рассказывал о себе, Вишневской и детях. “Я вам очень завидую”, – говорил наш гость, – “У вас есть дом, а у меня – жена в Нью-Йорке, дочери в Швейцарии, собака где-то у друзей, а фарфор в Париже”. Он внимательно оглядывал нашу почти совершенно пустую квартиру (в центре гостиной на полу стоял открытый чемоданчик-дипломат, в нем лежала наша собака Лада, это был её дом, мы сидели за нашим единственным столом, а в спальне было два матраса).
Слава говорил: “Кроме того, я весь в долгах – вместе с виолончелью, за которую я должен полмиллиона, мне, в общем, нужно 750 тысяч”. – “Слава, – прервал я, – не скупитесь, вам нужен миллион”. Он согласился. Вечер, безусловно, удался, и когда Ростропович узнал, что я хочу устроиться на вокальную преподавательскую работу, он немедленно предложил написать рекомендательное письмо и тут же сделал это. В письме были подробности о моем чудном голосе и музыкальности и т.д., а в конце приписка: о результатах прошу сообщить. Несмотря на лучшие намерения Ростроповича, вот эта последняя фраза приводила в бешенство каждого, от кого зависела моя судьба, и даже если бы я подходил к требованиям, обрекала меня на отказ – она полностью противоречила нормам, принятым в либеральном обществе.
Через год у нас в гостях побывал, к нашей радости, и старый друг из Москвы, поэт и переводчик Вильгельм Вениаминович Левик, для нас – Виля. Он приехал на международную конференцию в сопровождении кагебешного “секретаря” и нашел время посетить нас. Мы не могли наговориться, хоть “секретарь”
был тут же. Лавируя между дозволенным и недозволенным, обсуждали многое: как там все? как мы устраиваемся и т.п. Прошел всего год после отъезда, но наш Владик успел забыть многое. Вдруг он спросил спутника Левика: “А у вас в Москве есть шампунь”? Мы принужденно засмеялись. Восхищенный нашей квартирой, уходя, Виля спросил: “А зачем вам две ванные? Что, проблемы с желудком?”
* * *
В тот первый вечер Ярошевские окружили нас теплом и приветом, а маленький Миша совершенно очаровал. Как все дети, он осваивал язык с молниеносной быстротой. Я никогда не забуду, как Миша, к моей глубокой зависти, произнес слово КРЕКЕР, печенье. По-английски оно пишется CRACKER, т.е. русское “э” произносится, как открытое “а” с небольшим оттенком “э”, очень специфический звук. Я попросил его сказать это слово несколько раз. Так маленький Миша оказался моим первым учителем северо-американского английского. Ярошевские стали нашими друзьями, и уже обжившись, мы часто бывали у них, а они у нас.
На следующий день у нас была встреча с ведущим Хиаса Бензокаром, который дал исчерпывающую информацию о наших возможностях и правах в помощи со стороны еврейских организаций и канадского правительства. По статусу беженцев (refugee) нам сразу полагалась бесплатная медицинская страховка!, шестимесячный курс английского, со стипендией на это время, достаточной, чтобы платить за квартиру и скромно питаться. После этого периода Управление по Трудоустройству (Manpower) будет помогать нам. В наше время мы были одними из первых иммигрантов из Советского Союза в стране, и Канада была очень щедрой. Позже, когда поток увеличился во много раз, привилегии стали более скромными.
Радушие всех, кого мы встречали в официальных местах и даже на улице, не виданное нами в Союзе, ошарашивало в первое время, потом мы привыкли.
