Канаду. Все было диковинно и экзотично: огромная синагога, сверкающие огнями купола, зажженные свечи, масса нарядно одетых людей и синагогальные служки – стройные молодые люди во фраках и котелках, усаживающие пришедших. Мы были разлучены сразу при входе: я сидел комфортабельно внизу, а Аллу тут же отправили на второй этаж, отведенный для женщин и огороженный сеткой, чтобы их лица были не видны коварным мужчинам. Это была ортодоксальная синагога – со всеми вытекающими последствиями. Мы оба почти не слышали службы – так интересна была процедура и обстановка.
И вот теперь, в Торонто, Алла и я едем на этот важнейший праздник еврейского календаря, в еврейский район города и видим множество людей, спешащих в разные синагоги (а в Торонто их более 40!). Согласно религиозным предписаниям, в праздник и субботу нельзя ездить на машинах (мы приехали на одолженной нам машине, – кем, расскажу позже, – поставили ее за несколько кварталов от синагоги и потом пошли, как все). Все нарядно одеты и идут пешком – в праздники и по субботам. И когда шли, в сознании все время билась мысль, что такой картины, такой свободы – никогда не было там, откуда мы бежали.
Синагога была переполнена и торжественно ожидала начала службы, но этой торжественности нисколько не мешал гул голосов переговаривающейся публики – евреи не могут сидеть молча. Три категории синагог довольно радикально отличаются друг от друга: в ортодоксальной синагоге, где женщины отделены от мужчин, служба очень строгая и, как правило, длиннее, а также запрещаются любые музыкальные инструменты; в консервативной – женщины сидят вместе с мужчинами, служба менее строгая, музыкальные инструменты запрещены в субботу и по праздникам, но разрешены на свадьбах и в других случаях; а в реформистской синагоге разрешено все: там есть орган, рояль и т.п., звучит совершенно другая музыка и служба совсем не строгая.
Синагога Луиса Данто консервативная, поэтому все пелось без сопровождения, а капелла. У меня было несколько дуэтов и сольных номеров, и после репетиций я чувствовал себя довольно уверенно, особенно потому, что наши с Гришей голоса, его нежнейший выразительный тенор и мой лирический баритон, хорошо сливались. Конечно, у меня были сомнения в отношении иврита, но они рассеялись, когда по окончании службы начали подходить с поздравлениями люди, обращаясь ко мне на иврите (или даже на идиш!), принимая меня за человека, знающего язык. Дело же было в самой музыке с ее логической фразировкой и ударениями, которая помогала делать текст понятным.
За эту первую работу в Канаде в течение нескольких дней новогодних праздников я получил огромную сумму – 800 долларов! Наша связь с Гришей Данто на этом эпизоде не остановилась, и, кроме личных семейных контактов, я каждый сентябрь, в течение восьми лет, продолжал принимать участие в службах Нового года в его синагоге. Кроме этого, он постоянно приглашал меня аккомпанировать ему на фортепиано на свадьбах и других семейных торжествах.
Свадьба. После торжественного прохода невесту ведут к Хупе, происходит обряд венчания, жених отпивает вино из бокала, поднимает фату невесты и дает ей отпить вино и затем ударом ботинка разбивает бокал на полу. Это сигнал для меня начать играть, и после этого вступает Гриша. Мне казалось, что арии, которые им исполнялись, не имели никакого религиозного содержания и больше всего напоминали итальянскую оперную музыку. Он пел с подъемом, и все лица в аудитории освещались улыбками. Особенно счастлива была бабушка (жениха или невесты?), она сидела в первом ряду и первой шла, или ее вели, поздравлять молодых. Бабушка виделась мне, как центральная фигура всего происходящего, может быть, потому, что с моей позиции за пианино она была видна лучше всех. За каждую свадьбу я получал $25, это была легкая, но скучная работа, через некоторое время мне стало казаться, что происходит одна и та же свадьба.
* * *
Я уже писал о забастовке транспорта сразу после нашего приезда и о том, как мы пользовались попутными машинами для передвижения. Но зная, сколько придется ездить по нашим делам: в колледж на курс английского, в поисках связей с людьми, работы, в государственные учреждения, и слушая советы новых знакомых, мы скоро поняли, что без машины не обойтись.
Как раз в это время состоялось наше знакомство с женщиной, о которой мы узнали еще во Флоренции от той самой Нины Харкевич, которая игнорировала правила движения и, перекрестившись, ехала на любой световой сигнал. Харкевич дала имя и координаты Эллы Ивановны Бобровой, любительницы литературы и даже поэтессы, живущей в Торонто. Приехав, мы тут же позвонили и были приняты с распростертыми объятьями. Элла Ивановна и ее муж, композитор Леон Цукерт, который в юности учился в Императорском Музыкальном Обществе в Полтаве, много лет назад приехавший в Канаду из Аргентины, оказались не только близкими нам по духу, но и необыкновенно добрыми людьми.
Прошлое Эллы Ивановны это целая драма, которая могла бы занять целую главу. Я расскажу только о главном.
Элла Ивановна Боброва
Начало жизни в Канаде, с ее приезда в 1950 г., было для Эллы Ивановны борьбой за выживание. Но все это время она писала стихи, публиковалась в разных эмигрантских изданиях. В 1967 канадским издательством была издана Ирина Истомина, ее большая автобиографическая поэма, написанная онегинским четырехстопным ямбом, из которой мы узнаем о репрессиях и гибели почти всей ее семьи на Украине, исчезновении мужа, о ее угоне немцами в Германию с двумя детьми – здесь она начала писать стихи, о лагере перемещенных лиц в советской зоне после войны, о бегстве из лагеря и приезде в Канаду. После Ирины Истоминой писательская жизнь набрала ход. Поэма была переведена на пять языков и издано 15 книг, в том числе важная монография об Ирине Одоевцевой, благодаря которой последняя начала печататься в России.
Так что между нами было много общего и все сходилось: мысли о Советском Союзе, фашизме, политические взгляды, литературные вкусы. Элла Ивановна и Леон говорили с нами не только о прошлом, но многое было рассказано о канадской жизни, много полезных советов дано. Дружба продолжалась все годы нашей торонтской жизни.
В самый разгар транспортной забастовки Элла Ивановна вдруг неожиданно предложила нам свою машину (у нее, конечно, была другая): “Когда сможете, вернете”. Таково происхождение той “одолженной” машины, на которой я ездил на репетиции, а потом на службы в синагогу. Это был маленький, старенький английский Остин (Austin), который мог ехать относительно хорошо по ровной дороге, но бастовал при каждом ее подъеме. Нам пришлось
