отцом”. В этой колокольной обструкции остается одно глухонемое пятно. И это не дает мне покоя. Оно из безмолвия вот-вот станет одним из самых оглушающих ударов по мозгам. Я не щажу себя. Засовываю голову прямо в колокол, прислоняюсь лбом к его языку. Берусь за ударную конструкцию рукой, отводя ее как можно дальше и задаю последний вопрос, позволяя язычку нестись к противоположной стенке колокола, по пути разложив мне мозги. – Макс, он изменял Кире с тобой, когда они поссорились, в ночь, когда ее похитили, когда ты отправила всем видео.
– Нет.
Краска отливает от лица. Я обхватываю его руками и в ужасе мотаю головой. Все, что я себе напридумывала, каждый пунктик самых ядовитых обвинений, ложь. Я подскакиваю с лавки и не знаю, куда себя девать. Хочется прибить Карину, но она не при чем. Я своими руками подожгла фитиль, ведущий к килограмму тротила и снесла с лица земли пять лет нашей жизни. Пять долгих лет.
– Что бы ты сказала Кире прямо сейчас, если бы она была жива? – Карина поднимает на меня глаза. Меня захлестывает ее боль и раскаяние.
– Я не просила бы прощение, если ты об этом. Такое нельзя простить. Подставила бы обе щеки, чтобы она хлестала, что есть мочи, – я продолжаю стоять, как истукан, а из горла рвется рвотный хохот. Макс где-то далеко, а я собираюсь рассказать о себе своей сопернице, чье чистосердечное стало последним ингредиентом в похлебке моего обвинительного приговора. Мне даже не нужны присяжные заседатели. Правда – вот моя судья. – Как думаешь, Кира бы хлестала? Простила когда-нибудь?
– Бог простит. Хотела бы хлестать, но не стала бы. Сдержалась. Слишком у многих людей ей самой нужно просить прощение.
– Думаешь? – Недоверчиво смотрит.
– Не думаю. Знаю, – вдох-выдох, бессильно закрываю глаза и на вдохе открываю. – Не думала, что захочу сказать это тебе. Потому что прямо сейчас я должна говорить эти слова совсем другому человеку. Не тебе. Я и есть Кира. Вы похоронили другого человека, чье имя я даже не знаю. Я выжила в той аварии. Это лицо – не мое, его собрал по частям заново пластический хирург. Оно прячет Киру внутри меня. Я сбежала из этого города, поклявшись никогда не возвращаться, думая, что мой муж не просто выгнал меня из дома, что он изменил мне с тобой, родил ребенка и забыл меня, как очередное похотливое приключение.
Я поворачиваюсь на крик с другого конца коридора, в котором стоит Эми. Она в считанные секунды преодолевает расстояние между нами. Она все слышала. Я готовлюсь обнять подругу и объясняться, почему так долго молчала. Но ее пощечина отшвыривает меня к стене. Хватаюсь рукой за горящую щеку и смотрю на Эми, из которой извергается ярость и… ненависть.
– Если это правда, если хотя бы одно слово правда, я придушу тебя. У тебя есть три секунды, чтобы сказать, что ты не Кира. Что ты жестоко пошутила. Что это дерьмовый спектакль. Я даже поаплодирую. Ну!
– Я. Кира. Прости, что так долго молчала, – моя лучшая подруга вместо объятий уничтожает меня взглядом и, вижу, сдерживается, чтобы не налететь с кулаками. А потом медленно, с расстановкой, хлопает три раза в ладоши.
– Браво! Ненавижу тебя. Слышишь?! Ненавижу! Я думала, что мы подруги. Но подруги так не поступают, – Боковым зрением вижу, как встает Карина и смотрит на меня. Но весь мой фокус на Эми. Я теряю подругу. Она никогда не простит мне это предательство. – Ты знаешь, сколько я рыдала в подушку, сколько часов протирала задницу у психолога, потому что не вскрыла твое прощальное письмо Максу, чтобы быть честной подругой?! Я винила себя, что не остановила тебя! Что если бы не я, ты могла бы… Скажи, когда я узнала Аду, ты каждый раз потешалась про себя, когда я говорила о Кире?! Никогда тебя не прощу, поняла?!
– Я и не просила прощение, Эми.
– Не смей меня так называть! Эми – это только для своих. Ты в их число не входишь. Видеть тебя не могу, единственное, что мне в тебе нравится, так это твое имя. Подходит. Аделина из ада. Ты и есть ад, – она разворачивается и убегает, оставляя меня медленно умирать от чувств.
Плач Оливки, а потом и Кирюшки выводят меня из оцепенения и молчания между мной и Кариной. Иду в комнату. Как во сне беру дочь на руки. Рядом Кирилл на руках у своей матери. Она кладет руку мне на плечо, слегка сжимая. Поднимаю сухие глаза на нее. Ее глаза истекают слезами за нас двоих. Я накрываю своей ладонью ее руку. Нам не нужно говорить, чтобы понимать друг друга.
Единственный, кто остается в неведении о чудесном воскрешении Киры Булатовой, это ее муж. И, сдается мне, его реакция будет похлеще ненависти от Эмилии.
Глава 18
Макс
Не помню, как выхожу на улицу. Солнце нещадно слепит глаза. Внутри все грохочет. Даже ладони потеют. Вытираю их о бока футболки. Мне нужно взбодрить себя кофеином и решить, что делать дальше. Скулить у коврика возле двери желания нет. Я не знаю, где Кира, как ее искать и как держать себя в руках, чтобы не громить все вокруг.
Достаю телефон, который все это время стоял на беззвучном режиме. Пропущенные звонки от десятка людей, в том числе Аделины. Не перезваниваю. Не могу. Позже.
Иду, пялясь в телефон, и не замечаю проезжающую машину, которая подцепляет меня капотом, как бык рогом отвлекшегося матадора.
– Ты жить расхотел? Смотри, куда прешь, идиот, – орет кудрявая брюнетка, с видом команчи высунувшись из двери. Обхожу “быка”, не отвечая на ее возгласы. Но эта представительница особого вида баб-скандалисток не успокаивается. – Был бы мой муж рядом, надавал бы тебе по роже!
Поворачиваюсь к ней, переваривая смысл сказанного и не могу ухватить важную мысль, что маячит, с издевкой сверкает ничтожной частью сквозь пелену последних событий где-то в глубине сознания. Когда мой едва соображающий мозг подцепляет ее за край и пытается вытащить наружу, рассмотреть, как следует, меня накрывает ступор. Чем больше я вытаскиваю сопротивляющуюся мысль из всепоглощающей тьмы, тем хуже мне становится.
Водительница отшатывается от меня и, бухтя себе под нос, громко захлопывает дверь и сматывается. Оставляя меня наедине с чертополохом всплывающих и, казалось бы, несовместимых друг с другом обрубышей воспоминаний по имени… Аделина.
Ее истерика при виде меня в самолете. Я тогда еще подумал, откуда в незнакомой милой девушке столько ненависти, но, вспоминая
