я достаю телефон и ищу фотографии, которые сделал в родильном отделении сквозь стекло стерильной комнаты, в которую меня не пустили. Показываю снимки Кире, которая, не моргая, смотрит то на них, то на меня. – Я был там, в родильном отделении. Искал странную беременную, хотел убедиться, что с ней все в порядке. Спрашивал у врачей, как прошли роды. Не знаю, зачем, но попросил дать посмотреть на ребенка. Я смотрел на новорожденную малышку и шептал “ангел”. Это же абсурд хранить фото чужого ребенка. Сколько раз я хотел их удалить. Меня непреодолимо тянуло к этой девушке. К ее ребенку. Как бы странно это ни было. И я видел свою дочь спустя несколько часов после ее рождения. Меня ты смогла вышвырнуть из своей жизни. Но себя из моей нет. Что же мы натворили, Кира?!
***
Кира
– Ты меня теперь ненавидишь, да? Не хочешь знать? Я пойму, если это так, – я устраиваю бомбардировку вопросами, потому что не могу разгадать его эмоции, застывшие на лице. Внутри поселяется дичайший страх, что он, узнав об Оливке, не сможет меня простить. – Нет, не пойму! Не хочу понимать! Мы столько пережили! И если ты до сих пор любишь Киру… Или Аделину… Я буду любой для тебя… Кем захочешь… Что будет с нами дальше? Тебе нужно время подумать обо всем?
Он облокачивается руками о зеркала позади меня и слегка отстраняется, увеличивая расстояние между нами. Пристально всматривается в мое лицо. Словно впервые видит его, сопоставляя данные о двух девушках, пометивших собой его жизнь. Но не отвечает на мои вопросы.
– Я вчера подала документы на смену имени! – Бросаю ему еще один аргумент, отчаянно цепляясь им за его чувства, которые он прячет от меня. Еще пару минут назад он говорил о “нас”, а сейчас становится таким отрешенным, задумчивым, что я готова распластаться у его ног и не вставать, объявив забастовку-голодовку, что угодно, пока он снова не посмотрит на меня с горящими от любви глазами. – Я больше не буду Аделиной! Я снова стану Кирой, Макс. Да не молчи же ты!
Начинаю колотить кулаками по его груди, потому что нет сил выдерживать его молчание.
– Ты поторопилась с именем, Аделина, – он ведет рукой по моей голове и, спускаясь к основанию шеи, сжимает мои волосы в кулак так, что у лба натягивается кожа. Мне немного больно. Но это приятная боль. Я позволяю ему тянуть волосы назад, не сопротивляясь и поднимая подбородок вверх, открывая доступ к губам, которые изнемогают от желания насытиться им.
– Почему, – проговариваю еле слышно.
– Потому что одного имени мало. Пора вернуть твою настоящую фамилию, – отказываюсь слышать в его словах двусмысленность, которую можно перевести по-разному. Мне нужна конкретика. От выбора фамилии, я так понимаю, зависит его решение по нам.
– Дружинину? – Затаив дыхание, жду ответ.
– Булатову, – нервно сглатываю и начинаю трястись всем телом от зашкаливающих эмоций. Булатову? Значит он меня все еще любит? Макс придвигается ближе к моему лицу, как хищник, который готовится к прыжку. И я к нему готова. Я хочу стать его добычей. Пожизненно. Безлимитно. Безвозвратно. – Ты Булатова, Кира. И всегда ею будешь.
И в следующее мгновение он окончательно ставит точку, впиваясь в меня ртом. Максим Булатов целует свою Киру Булатову, разбивая оголодавшими губами, подчиняющим языком, кусающими зубами остатки моих сомнений. Вложив в свой поцелуй всю силу своей безумной, всепоглощающей любви.
Грубо. Наказывающе. Плотоядно. Срываясь с цепи всех наших демонов лжи и ошибок. Оставаясь собой. Лучшим мужчиной на земле. Моим бесстрашным, сильным вожаком-волком. Что готов выгрызть свое у каждого, кто встанет на его пути. Защищать свою стаю до победного. Не натягивая на себя маску пушистого зайки. Нет. Он волк. Дикий. Необузданный. Разящий. Он мой волк. Мой. И в этой вселенной и в любой другой нет больше силы, способной нас разлучить.
– Я привез тебе подарок, Кира Булатова, – он отрывается от меня, а я хочу кричать, визжать, прыгать на месте от ликования, а потом извиваться под ним во всех мыслимых и немыслимых вариациях тела. – Он давно тебя ждал.
Макс достает что-то из кармана джинсов, от чего у меня гулко ухает внутри. Я знаю, точнее так, догадываюсь, что спрятано в его кулаке. Он раскрывает ладонь и, не спрашивая моего согласия, надевает на безымянный палец правой руки кольцо с аккуратным камнем, сверкающим при свете софитов в танцевальном зале. Оно идеально подходит мне по размеру, словно создано по точным меркам. От этого момента стук сердца становится одним большим протяжным гулом, отдающим в каждой клеточке ощущением, осознанием, принятием счастья. Это слово какое-то диетическое. И не может в полной мере отразить происходящего у меня внутри. Я тянусь к щеке Макса правой рукой, все еще не веря в реальность происходящего. Если это сон, то я отказываюсь просыпаться.
Мы не половинки друг друга.
Мы оба целые.
Но эти два целых становятся чем-то больше, когда они добровольно сдаются чувствам и снимают короны своего “эго” и готовы быть по-настоящему ВМЕСТЕ. Разделить друг с другом все, до последнего вздоха.
– Я согласна, – зачем-то говорю это вслух, вызывая легкую улыбку на губах Макса, которые так и тянет целовать еще и еще.
– Ты сказала “да” пять лет назад. Как ты говоришь? Всегда можно передумать? Не в этом случае. Ты всегда была, есть и будешь Булатовой, – согласно киваю и оборачиваюсь на шум сзади, оставаясь в объятиях мужа, и вижу Оливку.
Она вбегает в зал и на какое-то мгновение нерешительно застывает при виде нас. Я поворачиваюсь всем телом к ней, чувствуя спиной жар от прилипшего ко мне Макса. Беру его за руку, ободряюще сжимая.
– Оливка, – вырывается у Макса, разливаясь по мне терпким какао со вкусом розового перца и кардамона. Шмыгаю носом. Хочу что-то сказать дочери, но рот отказывается говорить. Мы одновременно присаживаемся и тянем руки к нашей малышке, которая задумчиво нас рассматривает и что-то обдумывает в своей голове. – Беги же к нам.
Ей не требуется повторное приглашение.
Она бросается в наши объятия. Макс сжимает нас обеих, от чего Лив хихикает и визжит.
– Ты плачешь? – Удивленно спрашивает Лив у Максима, и я замечаю две влажные дорожки на его щеках.
– Плачу, малышка, – он смотрит на дочь с таким обожанием, что мой подбородок предательски дрожит, говоря громче сдерживаемых слез.
– Разве волки плачут?
– Только когда счастливы. Когда рядом их волчица и когда держат на руках своего любимого волчонка… – Лив внимательно смотрит на Макса, потом на его
