что смогу часто приезжать в Англию и видеться с Вами, дражайшая Бабушка.
Милая Аликс написала мне, что изменила свои планы на то время, которое вы проведете в Балморале[641]. Вместо того чтобы ехать к Виктории[642] и пожить с нею, она намерена принимать сернисто-железные ванны в Харрогейте[643] – что, как я надеюсь, будет ей полезно! Судя по тому, что она сообщала мне в письмах, она немало настрадалась в последнее время, бедняжка. Д-р Рейд полагает, что эти боли в ногах, вероятно, нервного происхождения, и уверен, что они совсем пройдут после такого систематического лечения. Они очень неприятны, но что поделаешь?
Смерть бедной тети Кэтти была для нас совершенно неожиданной[644]. Она умерла спокойно, как будто уснула. Врачи сказали, что ее кончина была для нее к лучшему, потому что, проживи она еще несколько месяцев, ей пришлось бы ужасно страдать. Похороны были очень утомительны из-за жары и слишком долгой службы! Ее дочь Елена[645], к счастью, была здесь с мужем. На похороны приезжал Адольф Мекленбургский.
Все держится прекрасная погода, и все мы по возможности проводим время в парке или на озере. Мамá 21‑го уезжает с Ксенией и Сандро в Абастуман – место, где живет Георгий. Папá и мы, остальные, проведем здесь еще две недели. Теперь, дражайшая Бабушка, позвольте мне еще раз пожелать Вам всего лучшего по случаю Вашего дня рождения.
Ваш преданнейший и любящий внук
Ники.
Императрице Марии Федоровне
13 мая 1894 года.
Лагерь под Красным Селом.
Милая дорогая Мама!
Невесело было прощаться 9‑го на станции[646] и совсем грустно стало, когда мы вернулись с Папá домой. В твоих комнатах был почти темно и убирали вещи. Обедали в этот вечер вчетвером с Черевиным и Бенкендорф.
На следующий день погода начала портиться, стало совсем холодно и начались дожди, что еще более способствовало нашему душевному унынию. Я рад, что провел этот день с милым Папá. Теперь скучаю на две стороны: по тебе, моя дорогая Мамá, и по моей душке Аликс!
11‑го в 7 часов утра я отправился в город в казармы и оттуда пошел с батальоном на станцию. Дождь нас промочил насквозь, и мы мерзли на железной дороге и покаместь не достигли лагеря. Погода была ужасная: 4 градуса тепла, с ливнем и штормом, так что ночью я действительно испугался за целость своего барака, до того трещала крыша и балкон на моей «Эйфелевой башне»!
Вчера немного прояснило; утром я ходил осматривать лагерь – везде грязь невозможная, к счастью, в палатках у бедных солдат было тепло и сухо!
К завтраку я поехал в Гатчину, где провел весь день. Я писал от имени Папá телеграммы: Granny – это был день ее рождения[647], Императору[648], который опять просил Папá послать меня несчастного на его несносные маневры. И, наконец, графине Воронцовой, по случаю вчерашней помолвки доброй Маи с Володей Пушкиным[649]. Я ужасно рад этому событию; кажется и ты, милая Мамá, очень желала именно его для Маи!
Завтра я еду на два дня в Гатчину. Мое маленькое хозяйство идет здесь удачно; каждый день у меня завтракает и обедает человек 15–17 офицеров. Сегодня был даже Васмунт[650], он приезжал смотреть стрельбище.
Теперь пока кончать, моя дорогая Мамá. Крепко, крепко обнимаю тебя, милого Георгия, Ксению и всех остальных. Да хранит вас Господь!
Всем сердцем твой
Ники.
Императрице Марии Федоровне.
22 мая 1894 года.
Гатчина.
Моя милая дорогая Мама!
Я только что получил твою депешу и от души благодарю за нее. Сегодня, наконец, погода поправилась и стала теплее, так что можно носить китель.
Третьего дня мы были на чудном спуске «Сысоя Великого», который напомнил мне спуск «Чесмы» в 1886 году. Он сейчас же пошел в воду, как только начали работать – совсем как на свадьбе, когда жених становится на коврик перед аналоем!
Затем мы завтракали у дяди Алексея со всеми адмиралами, и я имел счастье сидеть рядом с Чихачевым; он был милостив и разговаривал со мной[651]. После завтрака дядя Алексей повел показывать свою дачу в саду; очень уютно и красиво построенный финляндский домик! Но он туда не переехал из-за холодов!
Папá поехал навестить тетю Сани, а я заглянул на полчаса к Воронцовым. Видел Маю и Володю вместе, они выглядят как жених и невеста должны выглядеть, т. е. счастливыми и не молчаливыми. У него такое же кольцо как у меня, но с изумрудом и он его носит тоже на 4‑м пальце левой руки!
Вчера я приехал сюда из Красного; мы пили чай в столовой с дядей Павлом и Митей (дежурный)[652]. Обед был большой и веселый: Черевин и Жуковский[653] нас очень смешили. Вечером Папá читал мне фрагменты твоих писем, которые очень интересны. Шляпа Захарьина идеальна, Ксения мне нарисовала ее в своем письме! Тоже очень понравилась история с ассистентом его, который с утра до вечера сидит во фраке с большим галстуком. Неужели это продолжается и теперь в Абастумане?
Сегодня мы были пять в городе, в крепости на панихиде по Анмама[654], потом завтракали в Зимнем.
Посылаю тебе, милая Мамá, ландыши, я сегодня их нарвал из лодки у большого озера. Извини, дорогая моя Мама, что это письмо такое короткое, но у меня мало времени, сейчас надо идти обедать, а затем ехать в лагерь.
Прощай, моя душка Мамá, жду от тебя письмо с нетерпением! Крепко тебя обнимаю!
Сердечно твой
Ники.
Императрице Марии Федоровне
14 июня 1894 года.
Виндзорский замок.
Моя милая дорогая душка Мама!
Еще раз от всего сердца благодарю тебя за доброе длинное письмо, которое я получил в Уолтоне на другой день моего приезда[655]. Ты, конечно, можешь себе представить нашу радость при встрече после 6‑недельной разлуки!
Переход мы сделали идеальный во всех отношениях и пришли в Гревзенд 8‑го после завтрака. Я думал увидеть тетю Аликс, так как она хотела приехать с Викторией и Мод на «Полярную Звезду; но этого не случилось, они были в Аскоте и никак не могли приехать повидаться.
Я сейчас же съехал на берег и полетел в Лондон. На вокзале Ватерлоо меня встретили Людвиг Баттенбергский и Стааль; я поехал дальше с первым, отпустив Димку Голицына и Янышева в город, потому что в Уолтоне не было места и им нечего было там делать.
Через полчаса я был в объятиях
