из деканата, что мой контракт в будущем году не будет возобновлен. Я решил не говорить этого дома, и в течение следующих четырех месяцев мои коллеги по кафедре вели борьбу с деканатом за восстановление отмененной должности. Тяжелое было время! Ситуация заставила меня задуматься о будущем. Конечно, пока у Аллы была работа, мы могли бы кое-как сводить концы, но оставаться в этом взвешенном состоянии было немыслимым.
Хотя, если вдуматься, все канадцы жили так, ни у кого не было никаких гарантий, всегда можно потерять работу. Есть только такое редкое явление, как позиция университетского профессора tenure track, который существует для защиты свободы мысли и идей высшего эшелона академического мира. Так у меня появилось намерение начать докторантуру.
Шел апрель 1976, и в один прекрасный день стало известно, что деканат уступил атаке моих коллег, и моя должность восстановлена – я получил трехлетний (!) контракт и был “продвинут” на должность senior tutor, старший тютор. В тот же день всю кафедру пригласили на прием к Генералу-Губернатору Онтарио Жоржу Игнатьеву по случаю визита в Канаду недавно выпущенного из Советского Союза Владимира Буковского (Обменяли хулигана на Луиса Корвалана, как говорилось в анти-Брежневском четверостишии). По дороге на этот памятный вечер я рассказал Алле обо всей эпопее с моей работой. Молодой, даже юный, Буковский был очарователен и поразил всех своим блестящим английским, который он выучил в тюрьме. В будущем мы станем друзьями, когда, по моей инициативе Володя будет приглашен на цикл политических лекций в Университет Альберты и когда мы будем проводить ночи напролет в дискуссиях и спорах на самые разные темы в моем кабинете в нашем доме в Эдмонтоне.
Володя Буковский, каким мы его лялось частью аспирантской увидели в 1976 г.
Мысли о докторантуре меня не покидали, и в 79 г. я решил их осуществить. Мне уже было почти 50, а обычно академическая карьера, уже после защиты, начинается в 30, если не раньше. Но на моем пути были препятствия – я не мог учиться там, где преподаю, это должна быть другая кафедра и, как следствие, другой профиль исследования. Скоро выход был найден: докторская программа в Институте Онтарио по Педагогическим Наукам (OISE – Ontario Institute for Studies in Education). Это было учебное заведение под эгидой Министерства Образования и в то же время явпрограммы факультета педагогики Университета Торонто. OISE и кафедра славянских языков и литератур не имели друг с другом ничего общего, поэтому моя учеба там была законной. И в 1980 г. я стал делать свою степень доктора именно там, продолжая работать с полной нагрузкой.
Я поступил на программу Средств информации и культуры в образовании, целью которой были критические исследования культуры во всех сферах жизни современного общества (в том числе, и литературы, и языка). Это была необыкновенная удача – мои руки в выборе тем были развязаны. Повезло мне и с научным руководителем. Др. Ричард Кортни (Richard Courtney), в прошлом британский шекспировский актер – с большой бородой, он выглядел в своем кабинете, как Король Лир в академическом отпуске – был человеком чрезвычайно широких интересов и знаний. Как руководитель, он считал, что его роль – предоставить диссертанту свободу и служить помощником и критиком идей самого диссертанта.
По правилам докторской программы я должен был прослушать и написать курсовые работы по десяти предметам по моему выбору (университет засчитал мое образование в двух высших учебных заведениях в Союзе на уровне магистра, иначе количество курсов было бы бóльшим). Первый курс был по Теоретической лингвистике и читал его замечательный специалист, профессор из Глазго. Он говорил с сильным шотландским акцентом, и после первой лекции я вернулся домой совершенно убитый – я не понял ни одного слова. Мой несовершенный английский мог кое-как справляться с американским, хуже – с британским произношением, но шотландский акцент! Правда, через несколько дней я почувствовал себя более комфортабельно – удивительна способность человека преодолевать трудности, когда для этого есть настоящий стимул.
Во время занятий я встретил много интересных и необычных людей, и, как часто в многонациональной Канаде, из самых разных стран. Помню одного симпатичного грека, с которым встретился на курсе, посвященном выдающемуся советскому психологу Льву Семеновичу Выготскому. Наиболее интересным для меня был раздел “Речевое мышление” его Психологии искусства. Открытия Выготского станут главными источниками идей моей диссертации. Ко времени моих занятий в докторантуре работы Выготского начали переводиться на английский и таким образом становились доступными для изучения. Однажды мой милый грек, узнав, что русский мой родной язык, сказал мне: “Какой ты счастливый, ты можешь читать Выготского в оригинале!” Я ничего ему не ответил, но вспомнил – в нашей семейной истории есть интересная связь с личностью Выготского: в бурные годы гражданской войны, в Киеве у матери моей жены Аллы был бурный роман с молодым Выготским. Повернись звездное небо иначе, я мог бы стать зятем знаменитого ученого. Хорошо, что этого не произошло, потому что вскоре Выготский уехал в Ленинград, и в результате я бы никогда не встретился с Аллой.
В первый период работы я ограничился одной темой: связь текста и музыки в балладе Б. Окуджавы Бумажный солдат в преподавании русского языка для англо-говорящих студентов – ведь я учился на педагогическом факультете. Исследование оказалось плодотворным и заставило меня задуматься над расширением круга проблем. Что если включить соотношение музыки и слова в вокальной классической музыке; влияние литературного текста на фразеологию; связь музыки и слова со структурой драматургии современной и классической оперы? Я начал работать в этом направлении под чутким взглядом Ричарда, и диссертация из узкого взгляда на баллады Окуджавы превратилась в теоретическую работу довольно широкого охвата. Диссертация в конце концов, с помощью умных советов Кортни, получила название: Сравнительный анализ музыкальных, лингвистических и литературных отношений: Структурный и педагогический аспект. [A Comparative Analysis of MusicoLinguistic-Literary Relations: Structural and Pedagogical Aspects].
Не вдаваясь в детали этой работы, я расскажу только о ее развитии и идеях. Этот процесс был исключительно увлекательным, шел отбор литературных и музыкально-драматургических текстов, и постепенно все более становилась очевидной тесная связь между словом и музыкой, и, самое главное, сильнейшее влияние текста на музыку: на ее синтаксические и фразеологические структуры, мелодическую интонацию, музыкальную форму. Почему Мусоргский в монологе Бориса Годунова Достиг я высшей власти выбирает музыкальную форму рондо, где рефрен (припев) чередуется с темой? Да потому что композитора ведет к этому текст Пушкина. Грех убийства в мыслях преступного царя чередуется с мыслями о Руси, детях, смутах бояр, кознях Литвы.
