уборщицы, исчезли. “Поехали за помидорами, где-то помидоры дают”. Но вот появились авоськи с помидорами, и началась игра в прятки. Принять решение должны были все, а они при виде меня разбегались, как мыши при виде кота. Я понял, что только согнав их всех вместе, смогу чего-нибудь добиться, и после многих усилий решение было принято, со мной отправились две сотрудницы, которые, как только документ был скопирован, выхватывали его из рук, как будто я его собирался украсть. Все это происходило впритык к концу рабочего дня, и нервы у всех были на взводе.
Но мучение закончено (это был последний день нашего пребывания в Москве!), и я в предынфарктном состоянии еду в гостиницу. Завтра мы уезжаем в Ленинград – ночь в Красной стреле, два дня в Библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, и мы покидаем Советский Союз (как оказалось – навсегда!).
Мы уехали из Ленинграда не на поезде и не на самолете, а на финском пароме, который шел в Хельсинки, оттуда – в Париж. Трудно представить наши чувства, когда мы ступили на борт корабля. Позади разруха и нищета мира, покинутого нами 15 лет назад, бюрократия, необязательность и хамство, и лица дорогих и близких родных и друзей. Когда увидимся?! На корабле нас встретила совершенно другая атмосфера, вежливости, уважения, комфорта, покоя. Вечером на огромной палубе был ужин – шведский стол – бесконечное количество закусок и блюд, ешь-не-хочу, настоящий пир. И вспомнился эпизод у Салтыкова-Щедрина о двух русских купцах, побывавших на таком ужине на Западе: такие дураки эти немцы – ешь-не хочу – так я им еще в суп наплевал.
* * *
В Париже мы остановились в той же гостинице, в которой нам когда-то заказал номер за 25 долларов Ефим Григорьевич Эткинд. Этот маленький, чудный отель недалеко от Музея Родена, потом всегда бывал нашим домом, хотя цены постоянно росли. В первые же дни были установлены контакты с Национальной библиотекой (Bibliothéque nationale) и Библиотекой Густава Малера (Bibliothéque Musicale de Gustav Mahler) в Париже. Вскоре состоялось знакомство с Дода Конрадом, современником Олениной, неоценимое сотрудничество с которым помогло восстановить облик Марии Алексеевны и все этапы ее жизни после возвращения в 1918 г. Париж. Особенно ценными были встречи с Дода Конрадом, певцом, художником, писателем, сыном большого друга Олениной, певицы Марии Фройнд, сотрудничавшей с Марией Алексеевной еще во времена Дома Песни.
Знакомство с ним началось смешным образом. Я, узнав его адрес, долго размышлял над именем Дода – мужское или женское? И, решив, что вернее всего женское, написал в адресе Мадам Дода Конрад. Я уже не надеялся на ответ, когда пришло письмо, в первой строчке которого была фраза: я, может быть, уже не мужчина, но я все-таки не женщина. Письмо было на прекрасном английском.
Я несколько раз встречался с Конрадом в его небольшом доме в Блуа (Bloi), недалеко от Парижа. Запомнилась дорога из Парижа в этот маленький городок, небольшие деревенские коттеджи. В одном из таких домов жил Конрад, один, со своей собакой по имени Сучка. Я поинтересовался происхождением такого имени, и Дода рассказал, что сам он польского происхождения (отсюда и его имя – от детского уменьшительного Додик) и что в их доме говорили по-русски, хотя он сейчас знал всего несколько слов. Он и Сучка были старыми, вокруг царило запустение и грусть, но сам Конрад был полон жизни. Он рассказал мне о своей службе в американской армии во время II Мировой войны, подарил свою пластинку с записью вокальных циклов Шуберта, на которых его голос звучал свежо, и было ясно, что он был прекрасным камерным певцом.
Александру Туманову в память о Вашем визите в Блуа, посвященном памяти Марии Олениной.
На фотографии Дода Конрад в возрасте 32 лет
Но больше всего мы говорили, конечно, об Олениной-д’Альгейм. И эта встреча была для меня невероятной удачей – Конрад был единственным живым свидетелем всей ее жизни во Франции после возвращения из России в 1918 г. Без него в моей книге оказалось бы большое белое пятно длиной в 40 лет.
Он встречал Оленину в разные периоды ее жизни в Париже, на улицах, где она продавала коммунистическую газету Юманите, бывал на концертах парижского Дома Песни, посещал ее в инвалидном доме… Все эти детали в соединении с материалами, найденными в библиотеках и музеях, переписка с П. Сувчинским и другие письма постепенно восстановили для меня судьбу О.-д’А. С 1918 до 1959 г.
Теперь оставалось одно – вернуться домой и вплотную заняться книгой, начать ее писать.
Глава семнадцатая
Публикация книги
Ансамбль Кантилена
Программы на радио СиБиСи
Вернувшись домой из Парижа и Союза с огромным багажом документов и материалов, я вплотную принялся за работу над книгой, на которую у меня ушло три года. Это был увлекательный и часто мучительный процесс. После этого начались поиски издательства в России: было чрезвычайно важно, чтобы книга дошла до русского читателя – имя Олениной-д’Альгейм и ее выдающаяся роль в русской культуре были совершенно забыты, и цель моего труда была возродить их в истории и сознании людей.
Но сделать это было очень трудно. После развала Союза в 1990 г. развалилось все, включая мир издательств и книгопечатания. От авторов требовали деньги, чтобы опубликовать что бы то ни было. И даже такое издательство трудно было найти. Мне удалось связаться с издательским домом Музыка, благодаря редактору Музыки Софье Яковлевне Фильштейн. Она вскоре эмигрировала в Германию, но продолжала оттуда помогать мне своими редакторскими замечаниями. Издательство не приложило руку даже к элементарной корректуре текста. Книга вышла в 1995 г. с указанием: “Публикуется в авторской редакции с сохранением особенностей орфографии и пунктуации”.
Огромную, просто неоценимую роль в публикации сыграли Игорь Рейф и Зоя Ареткулова, а также Карина Лисициан: в связях с редакцией, работе над текстом, составлении предметно-именного указателя, борьбе с бюрократизмом и беспорядочностью русских бизнесов. У меня с Игорем была почти ежедневная переписка с помощью факса, в которой он держал меня в курсе всех событий. Невозможно переоценить того, что было им сделано в Москве, в тысячах миль от Канады.
Наконец я получил первые экземпляры, не верилось, что эпопея закончена. Почти одновременно вышла книга тюремных и лагерных воспоминаний Аллы Шаг вправо, шаг влево, на ужасной, газетной бумаге, типичное советское производство. Оленина была удачливее: белая глянцевая бумага, ясный шрифт. Название, которое книга получила, это строчка из стихотворения Осипа Мандельштама Silencium: Она и музыка, и слово, подсказанная мне Аллой, большой любительницей стихов вообще и Мандельштама
