написал Сакробоско, требовалось дополнить планетной теорией, и это было сделано после написания серии книг, жанр которых определялся названием «Theorica planetarum» («Теория планет»). Одним из лучших примеров такого рода сочинений, используемых в школах начиная с XII в. и далее, служил перевод трактата ал-Фергани, сделанный Иоанном Севильским; другой такой труд написал Роджер Херефордский. Однако наиболее знаменитый западный шедевр написан неизвестным автором, и сегодня, как и в Средние века, на него принято ссылаться по его начальным латинским словам («Circulus eccentricus vel egresse cuspidis…»). Автора данного текста можно обвинить в нескольких технических несуразицах и досадном упущении, связанном с отсутствием информации о параметрах планет, однако величайшая заслуга этой работы состоит в том, что она помогла придать устойчивость латинским астрономическим терминам, и, кроме того, лучшие ее копии были хорошо иллюстрированы. Наконец, она содержала краткие сведения, касающиеся астрологии.
Посредством диаграмм эта книга учила студентов существенным элементам солнечных, лунных и планетных моделей не так, как это делалось в канонах к таблицам, которые обычно знакомили только с процедурными правилами без приведения каких-либо пояснений. При этом складывается впечатление, что автор все же учитывал каноны в процессе письма, поскольку наряду с общим описанием базовых птолемеевых моделей он снабжал их краткими вставками, объясняющими, как следует пользоваться астрономическими таблицами. Временами эти инструкции демонстрировали исключительную нетривиальность, и добиться понимания их большинством студентов можно было только при участии опытного наставника. Работа не содержала разъяснений того, почему первое место в ней отводилось планетным теориям. «Альмагест» Птолемея, который, безусловно, лежал в основе трактатов подобного рода, мог бы сделать это, поскольку его дважды перевели на латынь в XII в., сначала с греческого, а потом с арабского. Кроме того, гуманистический культ текстов чисто греческого происхождения привел к появлению еще одного перевода, сделанного в 1451 г. Однако «Альмагест» слишком большой и сложный (и дорогой) для повседневного использования, а потому его заместили астрономическими компиляциями даже в исламской культуре. Одна из наиболее известных написана ал-Фергани, именно он ввел в европейский обиход представление о таком расположении сфер, чтобы не возникало свободного пространства. Мы уже упоминали о том способе, посредством которого размерности всей Вселенной могли быть последовательно сведены друг к другу, начиная от расстояния до Луны и далее, если считать верной эту птолемееву модель, восходящую к его «Планетным гипотезам», а не «Альмагесту».
Произведение Аристотеля «О небе» изучалось в университетах из‐за его космологического содержания, и к нему написано множество комментариев. Оно сохранилось благодаря тесной связи с прочей натурфилософией и метафизикой, также являвшимися неотъемлемой частью университетской интеллектуальной диеты. Излагаемая в нем дуалистическая физика, сочетающая небесную область, в которой естественное движение является круговым, с земной областью, где натуральны движения, направленные строго вверх или строго вниз, редко когда оспаривалась. Философский уровень средневековых дискуссий, так часто высмеиваемых в ходе последующей истории людьми, не обладавшими достаточным досугом для изучения логики, был очень высок. Все философские дискуссии, включая натуральную философию, в конечном счете увязывались с теологией. Такая направленность дебатов, если рассматривать их в целом, отнюдь не исключала определенной свободы мышления, как это может показаться на первый взгляд. Даже когда церковь запретила изучение некоторых аристотелевских идей, что особенно ярко проявилось в Париже и в Оксфорде в 1277 г., это могло приводить к поиску новых альтернатив и таким образом придавать свежесть старым идеям и создавать новые подходы к ним. Выберем в качестве показательного примера с важными и далеко идущими последствиями, дававшими о себе знать в течение половины тысячелетия, случай Томаса Брадвардина (умершего во время эпидемии чумы 1349 г., вскоре после назначения его Кентерберийским архиепископом), отрицавшего доктрину Аристотеля, согласно которой мир не может быть окружен вакуумом. То, что он рассматривал пустоту за пределами мира как проявление божественной природы, не может расцениваться сегодня как догадка, обладавшая высокой научной ценностью, но его рассуждения о ней в терминах бесконечности были весьма важным обстоятельством. Старая космология, понятное дело, стала трещать по швам именно в силу своей приверженности к идее замкнутости и конечности мира. В Париже современник Брадвардина Жан Буридан, а позже ученик Буридана Николай Орем весьма бесстрашно использовали лексикон подобного рода. Это только первые маленькие шажки, однако они выводили на дорогу, завершившуюся признанием космологами идеи о возможной бесконечности материального мира.
Если где и наблюдался расцвет технической астрономии, так это в Париже и в Оксфорде, начиная с конца XIII в. и далее, где среди практикующих ее людей существовала тенденция с еще меньшим вниманием относиться к комментированию Аристотеля и таким образом постепенно сводить на нет разглагольствования о разновидностях наивной гомоцентрической планетной астрономии, разделяемой сторонниками Аристотеля. Как мы видели, она была устранена из планетных теорий задолго до рождения Птолемея, и остается загадкой, почему она сохранялась в течение столь долгого времени. Частично это может быть объяснено встроенностью этого знания в высококачественную, замкнутую и хорошо согласованную систему, а именно – систему Аристотеля. Мы неоднократно указывали на то, что даже Птолемей завершил свою работу попыткой защитить физическую систему Аристотеля.
На первый взгляд, сама природа средневекового университета может показаться неблагоприятной для развития астрономии, рассматриваемой в качестве науки, связанной с наблюдаемым миром. Средневековые подходы к знанию испытали мощное влияние со стороны техник интерпретации, используемых при обсуждении Священного Писания, заключавшихся скорее в очищении и восстановлении этого наследия в его исходной форме, чем в анализе и разработке новых подходов для передачи их следующим поколениям. Но, к счастью, поскольку стал доступен гораздо более качественный материал и поскольку ученые ожидали от обучения чего-то, что можно в принципе назвать интеллектуальным удовольствием (его был способен предоставить им их предмет), не говоря уже о практической пользе, которую они, по-видимому, извлекали из способности осуществлять астрологические предсказания, оказалось возможным появление нового типа европейского астронома. Таким образом, темп интеллектуальной жизни возрос, будучи прерываем только такими время от времени случавшимися бедствиями, как война, политические беспорядки и эпидемии – особенно чума 1348–1349 гг. Однако даже подобные непомерные опасности способствовали развитию образования в одном важном отношении: они вызывали миграции ученых. Вместе со стремительно меняющимся социальным и интеллектуальным порядком повсюду основывалось все большее и большее количество новых университетов, особенно начиная с XIV в. и далее.
АСТРОНОМЫ-ПРАКТИКИ
Возрождение не наступило одномоментно. Роджер Бэкон (ок. 1219–1292) ввел в свои сочинения мягкий вариант эмпиризма, но он не астроном. Наиболее знаменитый средневековый философ Фома Аквинский (1224–1274) обязан своей репутацией идее, согласно которой откровение должно подкрепляться рациональным объяснением (и Аристотелем), направленным на поиск истины; однако и он не являлся астрономом по призванию. Для поиска признаков реальных изменений нам нужно обратить свой взор на такого гораздо менее выдающегося ученого, как Гийом де Сен-Клу, расцвет деятельности которого пришелся на конец XIII в. Мы ничего не знаем о его жизни, кроме того факта, что он был каким-то образом связан с французским двором. В 1285 г. он наблюдал соединение Сатурна с Юпитером. Он составил довольно точный «альманах», где приводились предвычисленные положения Солнца, Луны и планет через равные интервалы времени на период с 1292 по 1312 г., снабдив его описанием наблюдений и планетными таблицами (из Толедо и Тулузы), легшими в основу альманаха, а также исправлениями, которые он посчитал необходимым внести.
В части, касающейся работы над альманахами, в контексте наблюдения за солнечными и лунными затмениями, Гийом рассматривал вариант проецирования на экран солнечного изображения, полученного с помощью точечной диафрагмы. Это, как он говорил, позволило бы избежать опасности испортить
