отказе принимать официальные категории и официальные заявления{402}. В 1990-е годы границы, отделяющие уйгуров от ханьцев, стали укрепляться. В это десятилетие наблюдался резкий рост соблюдения исламских ритуалов, а также выбора женщинами скромных вариантов одежды. В советской Центральной Азии имело место «двухъярусное» общество, что привело к разделению труда по этническому признаку. Ситуация в Синьцзяне была гораздо более экстремальной: уйгурское и ханьское население по-прежнему было изолировано друг от друга по месту жительства, а социальное взаимодействие между ними было в лучшем случае напряженным{403}. Летом 2001 года социологу из Гонконга удалось провести опрос общественного мнения в чрезвычайно сложных условиях, связанных с административным надзором и осторожностью, если не сказать притворством, с которым респонденты отвечали на вопросы. Результаты показали «глубоко укоренившееся взаимное недоверие между уйгурами и ханьцами», а также широко распространенный скептицизм в отношении способности государственной политики поддерживать «здоровые межэтнические отношения» в провинции{404}.

Юмор, сатира и тихие насмешки над официальными лозунгами тоже свидетельствовали о дистанции между государством и уйгурским населением. В 1980–1990-х годах благодаря кассетам издавать музыку стало дешево, а кроме того, это стало труднее контролировать. Популярная музыка стала самым важным средством выражения недовольства уйгуров. В огромном количестве стихотворений и популярных песен содержались подрывные послания, часто замаскированные – за счет наполненного аллегориями поэтического языка. Например, в 1993 году Абдулла Абдурехим пел:

Я стою у воды, страстно желая напиться, но, когда я облизываюсь, меня щелкают по губам.Когда я лежу на берегу реки, камни колются; несправедливые бросают в меня камни{405}.

В другой популярной песне 1990-х годов Омаржан Алим пел о госте, который поселился у него дома и не хочет уходить:

Я привел гостя в свой домИ положил подушку в углу.Теперь я не могу войтиВ дом, который я построил своими руками.Сделав его почетным гостем,Я потерял свой дом.Не получив места даже в саду,Я разложил подушки в пустыне.Я превратил пустыню в сад,И вот собралось там много гостей.Они оттяпали целую веткуИ фрукты забрали себе.Я привел гостя в свой домИ положил подушку наверху.Он вскочил на почетное местоИ стал нами командовать.И стал нами командовать{406}.

В 2004 году писатель Нурмухаммат Ясин опубликовал рассказ «Дикий голубь», в котором молодой дикий голубь прилетает в регион, населенный ручными голубями. Эти голуби живут среди людей, не знают свободы и не стремятся к ней. Когда дикий голубь пытается сбежать, его предают и захватывают в плен; избежать мучений в плену он может лишь совершив самоубийство{407}.

Народное недовольство можно было бы смягчить, если бы китайское правительство задумалось об автономии и допустило появление уйгурской политической элиты, обладающее известным пространством для маневра. Однако в его планах такого никогда не было. Уйгурские кадры существуют, но их власть сильно ограничена. В мире нет аналога политической элите из числа коренного населения, которая появилась в советской Центральной Азии после Второй мировой войны и которая многое сделала для того, чтобы жители Центральной Азии чувствовали себя в СССР как дома. Советские партийные элиты могли с некоторым основанием претендовать на роль национальных лидеров, и именно это требование позволило им вступить в переговоры о независимости. В Центральной Азии не было повсеместно распространенного недовольства русскими, как и ощущения колониального гнета с их стороны. В Китае же оба эти фактора присутствуют. Уйгуров, которые работают в правительстве или вступают в партию, часто презирает собственное общество, считая их предателями и карьеристами. Китайское государство по-прежнему чуждо большинству уйгуров.

Реакция КПК на недовольство уйгуров проявилась сразу в нескольких аспектах. Центр возлагал большие надежды на огромные инвестиции, вложенные в Синьцзян. Однако предположение о том, что экономическое благополучие приведет к исчезновению народного недовольства, глубоко ошибочно. Недовольство связано с отсутствием автономии, а также подавлением культуры и религии государством, которое воспринимается как чуждое. Оно не связано с бедностью напрямую, и экономическое процветание вряд ли его устранит. Кроме того, инвестиции в Синьцзян очень неравномерно распределены, если учитывать этнический признак. Да, у уйгуров сформировался свой средний класс, но он по-прежнему был малочисленным и в политическом плане плохо интегрированным. На макроуровне между концентрацией уйгуров и концентрацией богатства по всему Синьцзяну существует обратная зависимость (см. таблицу 23.1). Этнические преференции, которые, по крайней мере номинально, существовали с начала коммунистического правления в качестве формы позитивного действия, обратились вспять. В настоящее время в Синьцзяне в объявлениях о приеме на работу в частном секторе довольно часто открыто указывается, что компания рассматривает только ханьцев, а государственные предприятия часто вербуют в Синьцзян ханьцев непосредственно из Китая – вместо представителей местных народов{408}. Существующий порядок лишь усугубляет экономическое расслоение по национальному признаку, которое очевидно любому иностранцу и подробно задокументировано учеными{409}.

Источник: Xinjiang Statistical Yearbook 2017 (Beijing: China Statistics Press, 2017), tables 3–7, 3–9, and 20–1.

Примечание: ВВП – валовой внутренний продукт.

После 2001 года государство стало гораздо жестче относиться к инакомыслию. Оно усилило цензуру и начало запрещать определенные песни и арестовывать их исполнителей. Границы допустимых академических исследований сузились. В 2002 году университеты Синьцзяна перешли на преподавание только на китайском языке, и с тех пор обучение на китайском распространилось и на более низкие уровни образования. В городских районах Синьцзяна дети теперь изучают китайский язык в начальной школе, а уйгурский и казахский языки низведены до статуса второго языка и используются только в преподавании самих этих языков. Это называется двуязычным образованием. Кроме того, государство принялось все настойчивее пропагандировать свою собственную интерпретацию истории Синьцзяна. В 2003 году Государственный совет выпустил официальный документ под названием «История и развитие Синьцзяна», где изложена позиция КНР. Синьцзян, говорится в этом документе, «неотъемлемая часть единого многонационального китайского народа» со времен Западной династии Хань (206 г. до н. э. – 24 г. н. э.). С тех пор «центральные правительства Китая во все исторические периоды осуществляют военную и административную власть в Синьцзяне». Конечно, «юрисдикция центральных правительств над регионом Синьцзян временами была сильной, а временами слабой, в зависимости от степени стабильности самого периода», однако связь Синьцзяна с Китаем была неразрывной. Более того, все жители региона были преданы китайскому государству и «активно вставали на защиту своих отношений с центральной властью», даже когда эта власть была слабой – «тем самым внося свой собственный вклад в формирование и консолидацию великой семьи китайского народа»{410}. Синьцзян не является частью Центральной Азии, а представляет собой Западные регионы (Сиюй) Китая, и его историю можно интерпретировать лишь с отсылкой к Китаю и в китайских категориях. Поскольку эту территорию всегда населяло «множество этнических групп, исповедовавших различные религии», уйгуры и ислам не имеют на нее никаких приоритетных прав. Более того, «развитию местной экономики и региональной культуры» способствовал упорный труд и забота ханьцев со времен династии Хань, как утверждает экспозиция музея Синьцзян-Уйгурского автономного района в Урумчи.

Насаждение и поддержание такого взгляда на историю требуют некоторых интеллектуальных усилий. Если провинция является неотъемлемой частью Китая на протяжении двух тысячелетий, то почему она называется Синьцзяном, что означает «новый доминион»? В официальном документе утверждается, что Синьцзян означает «старую территорию, возвращенную родине». Таким образом, маньчжурские завоеватели из собственно Китая представляются китайскими национальными героями, объединившими родину. Помимо этого, государство проводило политику, которую можно было бы назвать архитектурной корректировкой: оно создавало новую городскую среду, подтверждающую официальный взгляд на историю. Масштабный архитектурный объект на окраине Кульджи, появившийся в 2010-х годах, якобы представляет собой реконструкцию штаба цинского командования. В Кумуле старый дворец ванов, разрушенный во время беспорядков 1930-х годов, восстановили в километре от первоначального места в 2005 году, смешав китайский, тюркский и монгольский стили, сочетание которых символизирует гармоничное сосуществование разных национальностей, при этом он вовсе не похож на старый дворец. Новое здание в ханьском китайском стиле на окраине Кашгара посвящено Бань Чао, китайскому генералу, который якобы покорил хунну и установил китайское правление в регионе в 73 году{411}. Тем временем мавзолей Аппака Ходжи, суфийского шейха, который побудил джунгар вторгнуться в Алтышар и чьи потомки были постоянной занозой в боку империи Цин, превратили в парк Благоухающей наложницы. Согласно легенде, после цинского завоевания

1 ... 98 99 100 101 102 103 104 105 106 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий