Синьцзяна император Цяньлун взял в наложницы жену или партнершу Джахана-ходжи – потомка Аппака Ходжи, чье восстание спровоцировало цинские походы в Алтышар. Она славилась своей красотой, а ее тело источало восхитительный аромат без всяких духов. Император был без ума от нее, но она оставалась непоколебимой и отказалась отдаться императору. Мать императора заподозрила неладное и приказала отравить наложницу. По одной из версий легенды, ее тело перевезли обратно в Кашгар и похоронили в мемориальном комплексе ее предка Аппака Ходжи. У легенды есть некоторая фактическая основа: мусульманку из Алтышара взяли в гарем императора династии Цин, но нет никаких оснований полагать, что она была родственницей Аппака Ходжи и что она похоронена в этом комплексе. Как бы то ни было, эта история, ставшая популярной лишь в первые годы существования Китайской республики, служит символом завоевания Синьцзяна Китаем. В XXI веке эта легенда используется государством, чтобы указать на место региона в стране. Таким образом, одна из самых важных суфийских святынь региона якобы имеет значение только потому, что обладает мифической связью с сексуальным насилием и имперскими завоеваниями{412}.

Рис. 23.1. Снос старого Кашгара, июль 2010 года.

Худшая участь ждала Старый город Кашгара, один из наиболее хорошо сохранившихся в Центральной Азии. В 2009 году партийный комитет Синьцзяна и муниципальное правительство Кашгара решили, что глинобитные здания Старого города не устойчивы к землетрясениям и нуждаются в реконструкции. Работы по обновлению Старого города велись с 2001 года – когда этот район окружила автомагистраль и он все больше и больше превращался в туристический объект. Однако рассчитанный на освоение миллиардов бюджетных юаней проект «Реформы опасных домов в Кашгаре», запущенный в 2009 году, оказался еще удивительнее. Он предусматривал снос и восстановление 85 % Старого города и переселение более половины его населения. За следующие два года бо́льшую часть Старого города снесли бульдозерами, его мечети и рынки разрушили, а население выгнали (рис. 23.1){413}. Жителям предложили компенсацию, и они могли выбрать: вернуться им (если их дом восстановят) или найти жилье в многоквартирных высотках на окраине города. После расчистки территории бульдозерами начальство приступило к реализации нового городского плана – с более широкими улицами и зданиями в современном стиле. Реконструкцией руководил Синьцзянский институт архитектурного проектирования в Урумчи, который возглавлял архитектор-ханец Ван Сяо Дон. Новый проект упорядочил эстетический облик улиц, которые укомплектовали типовыми фасадами в неоуйгурском стиле{414}. Затем разрушенный город окружили городской стеной с церемониальными воротами, чтобы создать впечатление древности. Ханьским туристам, жаждущим экзотики, представляется эдакая диснеевская версия Кашгара, окруженная самой современной «средневековой» стеной в мире. (Городские ворота классифицируются как пятизвездочная национальная туристическая достопримечательность.) На недавно проложенной главной магистрали висит табличка с названием «Тысячелетняя улица», несмотря на то что перестроенный Старый город выглядит как торговый центр в Калифорнии. На колонне, установленной за лжесредневековыми городскими воротами, написано (на трех языках), что реконструкция города была проведена во благо его жителей «с целью предотвращения сейсмических воздействий и смягчения последствий стихийных бедствий, совершенствования инфраструктуры, повышения уровня жизни, а также сохранения уйгурского наследия, стиля и колорита».

В современном Китае памятники старины часто разрушаются, а об их защите никто не думал. Пекин перестроился, и его околотки-хутуны стерли бульдозерами с лица земли. Во всем мире на протяжении веков старые города рушатся, восстанавливаются и перестраиваются заново. Барон Жорж Эжен Осман перекроил Париж после революции 1848 года, Сталин перестроил Москву, а старые города советской Центральной Азии в ходе XX века значительно уменьшились. Однако динамика сноса старого Кашгара была иной. Стремительное разрушение Кашгара – не просто модернизация очередного китайского города. Идея, будто глинобитные или деревянные дома более опасны, чем многоквартирные дома из стали и бетона, куда переселили большинство людей, заведомо нелепа. Для большинства уйгуров в самом Синьцзяне и в диаспоре было ясно, что этот снос – атака на уйгурскую культуру и наказание за народное недовольство. Была в этом проекте и четкая связь с «соображениями безопасности». Многие чиновники боялись, что Старый город, где действуют внутренние ориентиры, хорошо знаком местным жителям, а для посторонних непрозрачен, и потому «там могут прятаться террористы»{415}. Новый «Старый город», тщательно распланированный, с открытыми пространствами и гораздо меньшим населением, не представляет такой угрозы.

Риторика китайского правительства об угрозах, подстерегающих Синьцзян, на протяжении десятилетий менялась, и на рубеже тысячелетий центральное место в ней занял ислам. Отчасти этот сдвиг был связан с возрождением ислама, общим для всей Центральной Азии. В советской Центральной Азии реформы Горбачева открыли пространство для ислама в общественной жизни. Когда ограничения ослабли, общины верующих бросились восстанавливать то, что было утрачено за три поколения после антирелигиозных кампаний 1927–1941 годов. В последние годы советского периода заново открывались старые мечети и строились новые. В Центральную Азию вернулось исламское образование, и были восстановлены контакты с «большим» мусульманским миром. В книжных магазинах региона появилась исламская литература, а соблюдение религиозных ритуалов и постов стало гораздо более распространенным явлением. Многие женщины вернулись к скромной одежде, уже в новой форме. Для многих людей возвращение к исламу означало возрождение старинных обычаев, которые теперь рассматривались как неотъемлемая часть национальных традиций. Таким образом, советское понимание ислама продолжало формировать общественное восприятие места религии в обществе в первые годы независимости. На рубеже тысячелетий исламский ландшафт стал намного разнообразнее. В некотором смысле это естественная ситуация: мусульмане всегда спорили о том, что считается правильным поведением, и придерживались различных взглядов на ислам, его место в обществе и его связь с национальной культурой. В постсоветской Центральной Азии диапазон мнений расширился: одни люди полагают, что за семьдесят лет они отошли от правоверия и что многое в том, как они исповедуют ислам, неверно и нуждается в исправлении (обычно они предлагали равняться на арабские страны), другие же видят в исламе неотъемлемую часть национальной культуры. Есть и те, кого ислам мало волнует{416}.

В Синьцзяне возрождение приняло несколько иную форму. Реформы Мао Цзэдуна нанесли по исламу в Синьцзяне сильный удар, однако эпоха разорения там продлилась не так долго, как в советской Центральной Азии. В начале 1980-х годов, когда официальная китайская политика смягчилась, многие из тех, кто выжили в огненном вихре Культурной революции, были еще на ногах. Борьба с исламом здесь была менее серьезной, чем в советской Центральной Азии, и потому восстановление религиозных знаний и институтов оказалось намного проще. В Синьцзяне исламские обычаи были широко распространены и практиковались в открытую еще задолго до того, как гласность и перестройка сделали это возможным в советской Центральной Азии. Однако в 1990-х годах в Синьцзяне произошел определенный сдвиг в сторону более строгого соблюдения исламских норм и публичных проявлений благочестия. Он был связан и с более тесными контактами с остальным мусульманским миром, и с экономическим ростом в этой провинции. Девяностые ознаменовались всплеском строительства мечетей по всему Синьцзяну, которое в основном финансировали новые успешные уйгурские бизнесмены. Соблюдение религиозных обрядов – один из способов, которым уйгуры (и другие мусульмане) старались отличаться от ханьцев. Общие молитвы в мечетях, воздержание от употребления алкоголя и демонстрация женской скромности стали показателями национальной чести, позволяющими провести четкую границу, отделяющую Синьцзян от ханьцев и китайского государства. До 1990-х годов среди уйгуров употребление алкоголя было распространено, однако потом заметно сократилось, посещаемость же мечетей резко возросла, а женщины в хиджабах стали обычным явлением даже в зажиточных городских кварталах. Возрождение ислама было напрямую связано с чувством национального сопротивления китайскому правлению.

Выход религии в публичную сферу поставил элиты Центральной Азии в затруднительное положение. Их советские чувства вступили в противоречие с присутствием ислама в общественной жизни. Встреча Каримова с активистами «Адолата» в 1991 году наверняка казалась ему абсолютно противоестественной. И в то же время возрождение ислама изменило ожидания. Ислам был частью национального наследия, которое прославлялось в независимых государствах. Его нельзя было игнорировать. Новые президенты принесли свои первые присяги на Коране, а некоторые из них даже совершили хадж. С тех пор правительства Центральной Азии заняли сложную, но логичную позицию по отношению

1 ... 99 100 101 102 103 104 105 106 107 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий