«номерные» названия («1-я линия, «2-я линия» и др.), хотя настаивать в этом не буду. По крайней мере не позже 1718 г. петербуржцы знали, где искать «1-ю линию» Васильевского острова[952]. Не позже середины 1720-х гг. известно название «Францужеской улицы» на Васильевском острове[953]. Там жил архитектор Леблон и другие французы. Часто упоминается «Посадская улица» на Петербургской стороне, «Татарская улица» за Кронверком, «Литейная линия (улица)» на Московской стороне. Впрочем, сила московских традиций, принципы земляческого и профессионального расселения, да и первоначально стихийная застройка города в нескольких, отдаленных друг от друга местах привели к тому, что в Петербурге долго сохранялось понятие «слобода»: на Городовом острове была Оружейная, Татарская, Русская, Дворянская, Казачья слободы. Упомянутая «Францужеская улица» (на месте современных 1–4-й линий Васильевского острова не далее Среднего проспекта) известна также как «Францужеская слобода». На Адмиралтейском острове были Немецкая (причем так порой называлась большая часть Адмиралтейского острова, включая и другие инородческие слободы), Греческая, два Морских, Кузнечная, Астраханская, одна или две Пушкарских, Прядильная, три Шневенские слободы, на Московской стороне – две или три Ямские, Литейная, Аничкова, Смоленская слободы. При этом «слободы» и «улицы» бывали синонимами, взаимозаменялись. Более четко понимался термин «сторона» как определение части, большого района города. Если название «Русская слобода» могло вызвать дополнительные вопросы, то название «Московская», «Адмиралтейская» или «Городовая сторона» вопросов не вызывало.
В документах петровских времен встречаются и первые названия мостов: «…от Морскова мосту по берегу Мыи-речки до Краснова мосту»[954]. Последнее название, как и название «Зеленого» моста, объяснялось первоначальной окраской сооружения. «Безымянный Ерик» не сразу превратился в Фонтанку, а долго был «Фонтанной речкой» и даже «Фантальной рекой»[955], как и Мойка долго называлась Мыей, или «Маленькой речкой», что, кстати, распространялось и на другие малые реки города.
Одни адреса сразу были просты и понятны (например, «на Московской стороне по Литейной улице»), но другие требовали больших пояснений – ведь многие места в городе, а также линии и улицы оставались безымянными. Ориентироваться в городе было непросто – называя адрес, обычно указывали наиболее приметное там строение. Когда в Пост-хаузе прибывшему человеку говорили, что дом, который он ищет, расположен за Шневенским рынком, то ему говорили, как пройти по Миллионной линии, выйти на «Луг» – незастроенное пространство рядом с Адмиралтейством, пройти мимо кабака, вдоль длинного канатного сарая, где вили корабельные канаты, затем мимо «Исакия» – деревянной церкви Исаакия Долматского – и выйти к «Шневенской слободе» и рынку, названному по имени командира поселенных тут морских пехотинцев Шневенца. Возможно, адресат жил в постоялом дворе («вольном доме») Меншикова, который для приезжих арендовала у светлейшего казна.
Не менее трудно было указать адрес при покупке-продаже жилья. В июле 1720 г. так указывался адрес двора (точнее строения), который лейб-медик Лаврентий Блюментрост продавал в казну: «Загородной двор, которой на Адмиралтейском острову на берегу малинькой речки позади ево, Блюментростова двора, что у Зимнего Государева дому»[956]. Подрядчик Констатин Кралков писал о своем адресе совсем по-московски: «И двор свой [имеет] при Санкт-Питер-Бурхе в приходе Матвея апостола»[957]. Вообще с последним столь привычным в России церковно-приходским ориентиром в Петербурге было непросто. Город поразительно мало (учитывая численность его населения) имел церквей и всего лишь один только монастырь – Невский. Поэтому в начале главы, «разглядывая» толпу первых петербуржцев на улицах города, мы почти не увидели бы там людей в рясах – не то что в Москве с ее «сорока сороками».
Почти сразу в городе возникло несколько «пятачков», «минуток» – мест, чем-то приметных и оживленных. На них встречались люди, здесь оглашали царские указы и «ставили листы» об объявленных подрядах на работы. На известной всем гравюре М.И. Махаева «Проспект Государственных коллегий» видна толпа народа, окружившая столб с балдахином, под которым виден глашатай, читающий указ. Рядом стоит барабанщик, который сзывал народ дробью своего барабана. На таких местах очень часто оглашали указы о подрядных работах. По документам петровского времени можно определить, где были эти «пятачки» и где было многолюднее всего. Это площадки у государственных учреждений: «У Акцизной камеры», «У Полицмейстерской канцелярии», «У врат Строительной канцелярии», «У Ратуши». Указы оглашались у церквей («У столба, который близ церкви Живоначальной Троицы», «У Раждества Богородицы, что в Посадской», а также «В Оружейной слободе, у кузнечного ряду»), но более всего на рынках и у кабаков («На Сытном рынке», «У кабака на Сытном рынке», «У австерии, что в Татарской улице», «У астерии, что против кронверха», «У кабака в Посадской улице», «У Гостина двора с Наличной линии, у ворот» (все это Петербургская сторона). На Адмиралтейской стороне указы читали «У Мытного двора на Адмиралтейской стороне», «За Большой Невой у Летнего двора», «У Почтового двора», «У церкви Богородицы Казанской», «У церкви Исаакия Долмацкого», «У кирхи немецкой, что близ Зимнего дому»[958]. Тут можно было поговорить, обменяться новостями, выкурить одну-другую белоглиняную голландскую трубку, множество которых (как и красноглиняных и сероглиняных) до сих пор в разных частях города находят археологи[959].
Суши по-питерски
Первые годы Петербурга были трудными для людей – тяжелые дороги не позволяли регулярно и вдоволь обеспечивать город провизией. Овощи на открытом петербургском грунте росли плохо, а главное – хлеб и другие продукты привозили издалека, по страшно разбитым дорогам из Новгорода, Твери или по воде, через опасную для мореплавания Ладогу. Поэтому поначалу жизнь в столице была очень дорогой, цены на все необходимые продукты и товары были выше, чем в России, по крайней мере, в два раза (по официальным данным 1720 г., колодникам в Петербурге была установлена норма пропитания в 2 коп. на день, а в Москве – 1 коп.[960]). Но им в Петербурге было хуже, чем в Москве. В июне 1721 г. Сенявин писал в полицию, что работающие в Летнем саду «сегодня превеликим криком кричали, что помирают голодною смертию»[961]. Однако это был случай исключительный и вызван, возможно, какими-то административными проблемами содержания заключенных. Остальные же жители Петербурга от голода в это время уже не умирали. Возможностей заработать отходнику, пришедшему в Петербург без семьи, было немало – всюду требовались рабочие руки. Несмотря на трудности столичной жизни и ее дороговизну, найти пропитание в городе было всегда можно. Как сообщал обер-полицмейстер Петербурга А.М. Девьер, с 7 по 20 января 1723 г., т. е. за две недели января, через заставы в город проехало 4 003 воза с хлебом и припасами[962], что для города с населением в 40 тыс. человек много. Кроме того, вокруг Петербурга простирались бескрайние, богатые
