голштинского герцога Берхгольц. Поначалу он, как и другие жители, не придал особого значения повышению воды в Неве, вышел на берег реки, однако, «пройдя еще несколько далее, я был поражен опасностью, какую увидел по ту сторону реки – там вода доходила уже до окон Кофейного дома, стоящего близко к берегу. С ужасом смотрел я на разные суда, оторванные ветром и уносимые бурными волнами. Однакож мне нельзя было долго оставаться: вода как скоро выступила из каналов, начала преследовать меня со всех сторон и принудила сойти с улицы, откуда я поспешил опять в дом герцога, чтобы взглянуть, что там делается… При входе на герцогский двор я нашел всех людей за работой: вытаскивали из погребов все, что было можно, потому, что вода уже лилась туда со всею силою, но скоро она поднялась до того, что никто, из боязни утонуть, не решался более спускаться в погреба. В подземных комнатах (подвалах. –
Е. А.) в то же время начало поднимать к верху полы (типичное для петербургских наводнений явление. –
Е. А.)… всюду раздавались вопли и жалобы». Затем Берхгольц рассказывает, как вода проникла в конюшню, и, обеспокоенные судьбой пяти находившихся там лошадей, люди «не без труда поспешили провести их наверх, сделав из двух комнат конюшню», из окон было видно как по Неве носятся оторвавшиеся или потерявшие управления суда, некоторые с людьми, «со всех сторон плыло такое огромное количество дров, что можно было бы в один этот день наловить их на целую зиму», наводнение сбрасывало мостки, валило заборы, «ветер был так силен, что срывал черепицы с крыш». Но к вечеру вода спала, и по улицам уже можно было ходить[972].
Осенью 1729 г. «штурм» – буря впервые произвела значительные разрушения в Летнем саду. Как записано в донесении Канцелярии от строений, большое судно, «взбитое» водой, разрушило часть посадок деревьев, снесло крыльца, «в Еловой роще… болясы и мосты все переломало много и разнесло, и крыльцо у галерее розбило… На Конюшенном дворе в поперешном флигиле в исподнем жилье все полы подняло» и т. д. и т. п.[973] Самое страшное для любимого царем «Огорода» было еще впереди – в 1777 г. петровский Летний сад был фактически разрушен.
«Невский флот»
Особый приморской вид городу придавали многочисленные морские корабли на Неве, множество мелких речных судов, покрывавших, в отличие от нашего времени, все пространство окрестных вод. Как известно, Петр не строил мостов через Неву, стремясь приучить жителей к плаванию. Мосты голландского типа ставили через речки и каналы только в самых необходимых местах и делали их обязательно разводными, с цепями и противовесами. Кроме мостов у Заячьего острова мосты были на Адмиралтейской стороне – иначе проехать там было бы невозможно. Из документов лета 1720 г. видно, что в это время строился «подъемный мост… чрез Мью-речку возле Мытного каменного двора»[974]. Впоследствии он известен как Полицейский (Зеленый) мост. Невский (Аничков) возвели в 1715 г. для переправы за Фонтанку (Фонтанную речку). Тут был въезд в Петербург. В 1721 г. ван Болес его перестроил, сделал подъемным (в 1724 г. он назывался: «Подъемный мост, которой по Прешпективной от Адмиралтейства дороге через Фантанную речку»[975]). В 1720 г. упоминаются неизвестные мне по местоположению Морской и Красный мосты через Мойку, в 1721 г. был построен подъемный мост через Красный канал у Почтового дома. Были также мосты, переброшенные над водами Крюкова канала, Адмиралтейского канала, мост через Зимнюю канавку у Зимнего дома (1723 г., архитектор Трезини[976]). Как само собой разумеющееся надо понимать, что на месте большинства подъемных мостов с ранних лет Петербурга строили наплавные мосты – первая стадия петербургского мостостроения.
Но эти мосты эти для Петра были второстепенны и ничего не решали. Перед глазами царя, вероятно, стояло потрясшее его некогда зрелище амстердамских водных празднеств, когда в воскресные дни сотни яхт, буеров с типичными для голландского кораблестроения тупыми носами, каютами и выносными килями выходили на простор залива Эй и совершали там, под музыку оркестров, сложные маневры. Петр хотел все это воспроизвести в России. С 1710 г. его указы категорически предписали плавать в Петербурге на судах и только под парусом. Царь жестоко штрафовал тех, кто шел по ветру на веслах. Он и сам всем показывал пример, не вылезая ни зимой, ни летом из-под паруса своего буера, нередко и спал там. Позже, в 1718 г., Петр, в подражание виденному в Голландии, создал так называемый Невский флот. Для этого он раздал построенные казной мелкие суда жителям города и потребовал от них еженедельных маневров на Неве («водяных ассамблей»), естественно – под угрозой большого штрафа в случае неявки или небрежного отношения к подаренному судну. Правда, если выяснялось, что нетчик не явился по уважительной причине, взятый с него 50-рублевый штраф возвращали, как это было в 1723 г. с архиепископом Феодосием[977]. Впрочем, в желании Петра не было каприза – каналы были в городе удобными коммуникациями, и, как писал в 1720 г. иностранец, «каналы уже в таком состоянии, что можно плыть от дома в Неву и дальше в открытое море»[978]. Лишь после смерти Петра в городе стали появляться пешеходные мостики. По указу Екатерины I от 17 мая 1726 г. велено на Красном канале «зделать у подъемного мосту, которой через канал у Почтового двора, по обе стороны того мосту мосточки розводные для переходу пеших, ежели когда случитца поднять тот мост и тогда б пешим идущим остановки не было»[979].
И все же отсутствие мостов через Неву и большинство других рек и каналов сильно затрудняло жизнь первых петербуржцев. На основе данных, приводимых Ю. Юлем, начало службы перевоза через Неву и между островами относят к 1710 г.[980] Во время ледостава и ледохода части города оказывались оторванными друг от друга, что со временем привело к образованию почти при каждой петербуржской слободе собственных кладбищ – ждать, пока кончится ледоход или установится ледовая дорога на первое кладбище Петербургской стороне, мог далеко не каждый покойник.
«Нарисуем – будем жить», или Строительство по картинке
Регламентация строительства и жизни в новом городе имела глобальный характер. Об этом уже много написано, и можно лишь вкратце повторить общеизвестное. Ни один дом, ни одно строение не могло возводиться в Петербурге по воле хозяина, так, как ему нравилось. На все существовали четкие инструкции и регламенты, над всем царил дух регулярности. Он виден уже в утвержденных планах застройки Васильевского острова, разбитого на равные кварталы, рассеченные ровными каналами.
