дичью леса. Глухари, рябчики, зайцы повсюду в городе продавались очень дешево. Много было и рыбы, и не только отвратительно пахнувшей (по мнению иностранцев) ладожской селедки – деликатеса простолюдинов. Иностранец замечал: «Рыбой полны все воды. Она разных сортов и отличного вкуса. Особенно следует назвать один вид речных рыб, который они (русские. –
Е. А.) называют хариусом»[963]. Уже за петровское время (апрель 1719 г.) встречаются упоминания о «рыбных садках», что является верным свидетельством присутствия в рационе петербуржцев свежей рыбы[964].
Позже английская гувернантка Элизабет Джастис, жившая в Петербурге в середине 1730-х гг., не может скрыть восторга, описывая рыбные блюда, которыми лакомились петербуржцы: «У русских в большом изобилии рыба… Самой ценной мне показалась рыба, которую русские называют стерлядью… Эта рыба чрезвычайно сочна, и вода, в которой она варится, становится желтой, как золото. Стерлядь едят с уксусом, перцем и солью. У русских чрезвычайно хороши судаки и икра, которую добывают из осетра. Большую часть икры они кладут под груз и отправляют в Англию. Но такая не идет в сравнение с местной. Икру едят на хлебе с перцем и солью, и вкус у нее как у превосходной устрицы… Я обедала с русскими в Великий пост и видела, как они с аппетитом ели сырую спинку лосося. Сняв кожу, они режут спинку на большие куски, затем намешивают в тарелке масло, уксус, соль, перец и поливают этим лосося. У них есть маленькая рыбка… ее жарят и подают на стол в одной и той же посуде. Все дело в том, чтобы есть эту рыбку горячей и хрустящей»[965]. Совершенно ясно, что речь идет о знаменитой петербургской корюшке.
Грязь, лед и иногда очень «большая вода»
Жить в городе первым петербуржцам было трудно, как вообще трудно жить на всякой северной стройке. Тучи комаров залепляли лицо и руки летним днем, мороз не давал покоя в потемках зимнего дня. Днем же пробираться по городу большую часть года было непросто: «Если только день идет дождь, то пешком уже нигде не пройдешь, повсюду застреваешь в грязи»[966].
Но потом положение изменилось. Строительство мостовых стало одним из обязательных дел в городе. Петербургские улицы укрывали как деревом, так и камнем. Строили мостовые тщательно, с подсыпкой земли. В 1722 г. землю, извлеченную из реки Мойки, свозили к Почтовому дому «для мощения мостов» из дикого камня[967]. Как известно, несколько десятилетий в городе царил закон, по которому путник не мог войти и въехать в город, если не прихватил с собой с собой несколько камней. С 1717 г. появилась серия указов об обязательном мощении улиц перед домами их владельцами, непремененно «глатким мастерством». Из этих указов нам известно, что жители воспринимали предписания о мощении без энтузиазма и всячески от этой работы увиливали. Но Петр был непреклонен, дело, хотя и медленно, но шло, и когда, уже после смерти первого императора, в Петербург приезжали путешественники, то многие отмечали его широкие и, непривычно для России, ровные и гладко вымощенные улицы.
В отличие от Амстердама, в Петербурге целой проблемой становилось пора ледостава и ледохода, когда ни плавать по воде, ни ходить по льду было невозможно. Власти как могли боролись с теми, кому нетерпелось перебраться через Неву в запрещенное указами время. Юст Юль писал в 1710 г., что при ледоходе стража стремится не дать людям сойти на неверный лед, но «русские с замечательным бесстрашием и безрассудной смелостью переходят Неву в то время, как лед уже взламывается, они видят это, знают, что лед уносится в одно мгновение, и все же идут, пока только он держится». Далее датский посланник пишет о какой-то отважной особе женского пола, которая с ребенком на руках пыталась форсировать Неву по неверному льду, но была унесена на льдине с глаз наблюдателя. Царь также проявлял ненужный героизм: еще река не очистилась ото льда, как он, лавируя меж льдин, первым пересек Неву и вернулся назад на своем голландском буере»[968]. Буер – легкое одномачтовое плоскодонное судно, с бортов которого выпускались шверцы – кили. Они препятствовали дрейфу. Зимой на льду Петр садился на другой голландский буер – легкую, поставленная на коньки и снабженная большим парусом лодку. На таких буерах голландцы ездили зимой по своим каналам и рекам в XVIII–XIX вв., о чем писала Мэри Додж в известной многим читателям замечательной детской книжке «Серебряные коньки».
Изображение наводнения 5 ноября 1721 г. С немецкой гравюры XVIII в.
С самого своего рождения город страдал от наводнений («большой воды», или «большой погоды»). Хотя в петровское время и не случалось катастрофических наводнений, но зато даже малые наводнения приходили в город внезапно, они беспощадно губили весь товар в погребах, уносили лес и дрова со складов. Обычно неожиданный приход воды сразу же превращал город в Венецию, люди плавали по улицам на лодках. Очевидец сентябрьского наводнения 1710 г. Юль писал, что «вода прибыла настолько, что на значительную высоту затопила дома, большие суда свободно проходили между зданиями и уплывали далеко в поле». Причина наводнений уже тогда не была секретом: «Подобный подъем воды бывает здесь всегда при сильных и продолжительных западных ветрах, которые приостанавливают течение реки, вследствие чего она выходит из берегов»[969]. Наводнения и потом приходили внезапно. В такие часы, просыпаясь от вливавшейся в постель воды, жители в отчаянии спасали подмокшие вещи и провиант, заводили лошадей на второй этаж и, наверное, материли Петра и всю его затею с «Парадизом» на берегу коварной реки. Весело было только Петру, который писал жене: «Зело было утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревьям будто во время потопа сидели, не точию мужики, но и бабы»[970].
Особенно сильным было наводнение 5 ноября 1721 г. Вода пришла ночью, затопила большую часть города, ею были повреждены правительственные здания на Троицкой площади, снесены многие пристани и деревянные настилы на улицах, а стоявшие на Неве «суды большой водой взбило на берег», строевой лес и дрова разбросало по всей акватории Невы и Финского залива. Особенно разрушительны были наводнения, как уже сказано выше, для набережных и каналов. Сила стихии была такова, что при наводнении 1721 г. вода в канале у Литейного двора берега «поглотило сажени пятнадцать, и сваи и щитов выбило, и сверху брусья в одном месте збило»[971]. Это наводнение даже вызвало в городе панику, которую описывает бывший в те дни в Петербурге придворный
