жалуемся. Выслушав, проговорил:
– Вы до завтра оставьте бумаги у меня, я их прочту. Теперь же мне скажите, как там живет Преосвященный Фаддей, как себя чувствует, как относятся к нему верующие? Он ест что-нибудь? Не ожидая ответа от все еще не пришедшего в себя посетителя, патриарх продолжал: «Знаете ли вы, что владыка Фаддей святой человек? Он необыкновенный, редкий человек. Такие светильники Церкви – явление необычайное. Но его нужно беречь, потому что такой крайний аскетизм, полнейшее пренебрежение ко всему житейскому отражаются на здоровье. Разумеется, владыка избрал святой, но трудный путь, не многим дана такая сила духа. Надо молиться, чтобы Господь укрепил его на пути этого подвига».
Патриарх говорил все это медленно, низким голосом, с расстановкой, как это бывает всегда, когда человек хочет сказать то, в чем уверен, и что для него очень важно. В его голосе слышались живые, взволнованные ноты, и светлые глаза, освещенные падавшим на его лицо солнечным лучом, с видимым любопытством взирали на собеседника.
Пригласили спутников Кузнецова. Они вошли. Святейший поднялся из кресла и, преподав вошедшим благословение, сказал: «Я одобряю вашу жалобу во ВЦИК. Конечно, обольщаться не следует, надежд мало, можно сказать, почти нет, но это не должно нас останавливать и разочаровывать. Мы должны все время держать в курсе церковных событий правительство. Обновленцы наглеют, и все, что происходит у вас, происходит по всем городам, и в Москве. Конечно, жалоба сама собой, но мы должны непрестанно просить Господа, чтобы Он послал нам Свою милость и избавил бы нас от этого церковного несчастья». -После некоторой паузы патриарх продолжал: «Хорошо бы вам попасть с жалобой к Смидовичу[425]. Многие говорят, что он более внимателен и, кажется, не такой уж ожесточенный против Церкви человек… но к нему попасть тоже искусство».
Затем патриарх расспрашивал членов делегации о приходских делах, посещаемости храмов, и, уже благословляя всех, пригласил ко всенощному богослужению в соборе Донского монастыря в субботу под Троицу.
Утром на другой день Кузнецов опять был в патриаршей резиденции. Он пришел туда раньше обычного, чтобы, управившись, и получив от патриарха документы, успеть во ВЦИК, где его ожидали остальные члены делегации. Но оказалось, что келейнику ничего не известно о бумагах, – и надо было ожидать патриарха. Он появился только через пару часов. Кузнецов был приглашен в кабинет. Патриарх стоял на конце ковровой дорожки в бледно-розовом подряснике с широким вышитым поясом на талии. В кресле сидел представительный человек, судя по панагии – архиерей. Густая рыжая борода обрамляла его белое лицо. Он был погружен в разбор каких-то бумаг и на вошедшего не обратил внимания. Патриарх вручил Кузнецову большой пакет с надписью, на имя Орлеанского, а внутри находилась жалоба астраханцев. Что-то еще хотел сказать патриарх, но к нему подошел митрополит Петр Крутицкий (это он сидел в кресле) с какой-то бумагой. Взяв у митрополита бумагу, патриарх представил ему Кузнецова: «Это молодой юрист от владыки Фаддея из Астрахани… Вот астраханцы жалуются на обновленцев, которые отбирают у них храмы. Там командует Анатолий Соколов. Какой был тихий, скромный человек, а теперь, поди, как воюет с Церковью… Боюсь за владыку Фаддея, как бы они не сделали ему зла. Ну, благослови вас Господь, – сказал он и широким крестом осенил молодого человека, подставляя правую щеку».
Делегации посчастливилось попасть к Смидовичу. Он ее принял в угловой комнате, выходящей окнами и на Воздвиженку, и на Моховую. Смидович был огромный мужчина, едва умещавшийся в кресле. Аудиенция у Смидовича, оказавшегося внимательным и даже деликатным человеком, окончилась его резолюцией на имя Красикова: «Красикову – принять меры к устранению неправильных действий Астраханского адмотдела».
Следующим адресом стал Кузнецкий мост, где располагался V отдел Наркомюста. Едва члены делегации переступили порог кабинета Красикова и вручили ему жалобу с резолюцией Смидовича, как он обрушился на них, обозвав их «тихоновскими приспешниками и контрреволюционерами», а потом выпроводил за дверь со словами: «Больше ко мне не приходите и вообще не приезжайте в Москву по мракобесным делам. Жалобу разберем без вас, и ответ получите».
Заведующий VIII отделом (с 1922 г. – V) Наркомата юстиции по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви П.А. Красиков с И.И. Скворцовым-Степановым и Наташей Скворцовой. 1920-е
[РГАСПИ]
…Именинный день Святейшего, 26 августа 1924 г., ознаменовался приездом в Донской американской депутации. Она участвовала в патриаршем богослужении в день патриаршего покровителя святителя Тихона Воронежского. По окончании богослужения американцы тут же, в переполненном молящимися Донском соборе, обратились к нему с прочувствованной речью, указывая на ту любовь, которую в течение почти девятилетнего святительства в Америке он стяжал не только среди своей русской паствы, но и у самих американцев. Опустившись перед патриархом на колени, они вручили ему от имени всех его почитателей-американцев золотую митру, усыпанную бриллиантами, и облачение.
…В сентябре 1924 г., когда был подготовлен первый вариант послания патриарха Тихона к пастве (Декларация), в доме на ул. Короленко, 3/5 под возглавлением патриарха состоялось особое совещание. Присутствовали митрополиты Сергий Страгородский, Тихон Оболенский и Петр Полянский.
Патриарх был краток:
– Приветствую вас, Ваши Преосвященства, в нашем новом доме. С вечера я даже заночевал здесь, а с утра познакомился в основных принципиальных моментах с подготовленным вами документом. Не могу не признать, что ознакомился с чувством удовлетворения от понесенного вами труда, хотя и есть что-то пригодное для исправления. Но нам желательно не затягивать с этим документом и потому приступим к обсуждению.
Разговор начал митрополит Уральский Тихон: «Хотел бы выделить несколько моментов, вокруг которых, собственно, и строился проект декларации. Во-первых, надо было указать на наше отношение к государственному порядку в Союзе ССР и к гражданским обязанностям верующих. Во-вторых, осудить всех тех, кто за пределами Союза ССР своими действиями усложняет наше положение и порождает средостение между нами и государством. В-третьих, заявить, что и патриарх, и Церковь в своей внутренней жизни свободны. В-четвертых, высказать наши пожелания в отношении попущений государственных к нам, церковникам».
– Да, – горячо подхватил митрополит Сергий, – все свершившееся с нами, начиная от революции семнадцатого года, есть изъявление воли Божьей о судьбах нашего Отечества… Мы можем и должны исполнять свой гражданский и общественный долг в новых условиях нашей государственной жизни, лишь бы каждый при этом хранил как зеницу ока свою православную веру и верность обетам, данным нами во Святом Крещении.
– Владыка, – проговорил митрополит Петр, обращаясь к Сергию, – не слишком ли мы, как бы это поточнее выразиться, подстраиваемся?
– А я, –
