он представил весьма амбициозный проект по преобразованию транспортной инфраструктуры Евразии и переориентации мировой торговли. Проект сменил несколько имен и в настоящее время называется «Один пояс – один путь», однако, независимо от названия, основан он на контроле Китая над Синьцзяном. Новые мечты о величии Китая подразумевают единое и стабильное государство и требуют переосмысления политики в отношении так называемых меньшинств. Платой за стабильность и реализацию «этнической политики второго поколения», ставшей предметом дискуссий в начале 2010-х годов, станет «стандартизация человеческого поведения» по всей стране. Это влечет за собой смену политики «блюда с разными закусками», заимствованную в измененном виде у Советского Союза, на модель «плавильного котла», смысл которой в слиянии различных групп. Ее цель – создание единого, сплоченного «государства-расы» (гуодзу), свободного от каких бы то ни было партикуляристских региональных или этнических связей. Как говорится в статье двух теоретиков, «в основе китайской мечты лежит интеграция народов Китая в единое государство-расу»{441}. С этим и связан новый резкий акцент на китаизации. На XIX съезде партии в октябре 2017 года Си Цзиньпин провозгласил: «Мы будем осуществлять всю основную политику партии в области религии, настаивать на китаизации (ханьхуа) религий Китая и активно руководить взаимодействием религии и социализма». Таким образом, христианство и тибетский буддизм должны обрести китайские черты, а мусульмане «должны позволить традиционной китайской культуре напитать собой ислам, чтобы вместе охранять родину китайского народа (чжунгуохуа)»{442}. Используемый здесь термин относится к китайскому государству, а не к ханьскому народу, и его можно перевести «как китаизация», или ассимиляция в псевдонаднациональное «объединенное многонациональное государство»{443}. Однако на практике Китай и ханьцы практически одно и то же, так что между двумя «китаизациями» – китаизацией-ханьхуа и китаизацией-чжунгуохуа – трудно провести четкое различие. В официальном дискурсе Китай представляют именно ханьцы, и их никто «китаизироваться» не призывает. Китаизация ничем не отличается от уподобления ханьцам. Аналогичным образом государство-раса, о которой грезят теоретики «этнической политики второго поколения», не является наднациональным образованием или нейтральной конструкцией: по сути, это ханьцы, а «смешение» – лишь ассимиляция с ханьцами.

Ничего удивительного, на самом деле. С самого начала КПК была партией националистической – ярким примером того, как коммунизм связан с национализмом, которые так часто переплетались в XX веке. В период после правления Мао Цзэдуна партия все больше отходила от риторики классовых конфликтов и уже напрямую связывала свою легитимность с тем, что она положила конец «веку унижений» Китая и привела страну к величию и мировому признанию. С 2001 года она принимает в свои ряды капиталистов. Френч Мао отправился на свалку истории, и теперь коммунистические лидеры Китая предпочитают строгие деловые костюмы. Есть все основания полагать, что национальная ориентация дает партии большой авторитет среди ханьского большинства в стране. На самом же деле в китайскоязычном интернете свирепствует ханьский национализм, и часто там звучат резкие заявления о расовом превосходстве{444}. Пусть даже эти чувства разжигает не сама партия, но она определенно пользуется ими в своих интересах.

К 2010-м годам руководство КПК, похоже, решило, что ее контроль над государством достаточно прочен и она может делать в неханьских частях страны все, что ей заблагорассудится, не считаясь с последствиями внутри Китая или с международным мнением. Любое выражение несогласия с официальной националистической линией стало считаться признаком экстремизма или сепаратизма. Возьмем случай Ильхама Тохти (р. 1969), профессора экономики Центрального университета национальностей (ныне Китайского университета миньцзу) в Пекине. Он не выступал за независимость Синьцзяна, однако критиковал официальную политику в регионе. В 2011 году власти обратились к нему с просьбой проанализировать ситуацию. Он согласился, однако статья, которую он написал, возмутила чиновников, и в январе 2014 года его арестовали по обвинению в «сепаратизме» и «разжигании межнациональной розни». В сентябре суд приговорил его к пожизненному заключению и наложил арест на все его имущество. С тех пор на Западе он получил ряд наград в области прав человека (в том числе премии имени Андрея Сахарова и Вацлава Гавела, а также премию от ПЕН-клуба), но это признание не отменяет того факта, что китайское государство заключило его в тюрьму за то, что он заявил об абсолютно очевидном: официальная политика в Синьцзяне ставит ханьцев выше уйгуров и автономии миньцзу не существует. И похоже, что с точки зрения китайского государства уйгуры как народ отказались от гражданских обязательств и, следовательно, от любых прав, которые с ними связаны. Ценой повторного допуска их к китайскому гражданству стало перевоспитание, благодаря которому уйгуры должны превратиться в достойных членов общества. Три зла – сепаратизм, экстремизм и терроризм – будут стерты из их сознания, чтобы они смогли стать достойными гражданами государства-расы, в котором нуждается Китай, единая многонациональная страна. Таков был путь к лагерям политического перевоспитания в Синьцзяне.

У КПК была долгая история патологизации инакомыслия и обращения с ним как с психическим заболеванием, и вот к 2016 году она классифицировала экстремизм как болезнь. Лекарством должна была стать борьба с экстремизмом (цюйцзидуаньхуа), при которой человеческие умы предполагалось «менять при помощи образования» и делать взгляды менее экстремистскими. 29 марта 2017 года правительство Синьцзяна приняло постановление о деэкстремизации, комплекс административных мер «для сдерживания и искоренения экстремизма, предотвращения экстремистских нарушений и обеспечения общественной стабильности и прочного мира и порядка»{445}. Цель состояла в том, чтобы изменить сознание и мнение тех, кто заражен экстремизмом. Как выразился в 2017 году Мэн Цзяньчжу, тогдашний секретарь Центральной комиссии по политическим и правовым вопросам Китая, с помощью «религиозных наставлений, юридического образования, обучения навыкам, вмешательств психологического характера и множества других методов необходимо повысить эффективность изменений посредством образования, тщательно реформируя их в направлении здравомыслия и общего смягчения нрава»{446}. В брошюре, опубликованной правительством префектуры Хотан в апреле 2017 года, этот вопрос излагался несколько иначе: «Трансформация посредством образовательных классов подобна бесплатному лечению в народной больнице для людей, чье сознание поражено болезнью». Борьба с экстремизмом сродни детоксикации, и она должна в целом применяться ко всему обществу. «Нельзя выкорчевать по отдельности все сорняки, притаившиеся в посевах, – сказал один ханьский чиновник. – Чтобы уничтожить их все разом, нужно распылить химикаты… Перевоспитывать этих людей – это как распылять химикаты на посевы. Вот почему это перевоспитание всеобщего характера, оно не ограничивается небольшой группой людей»{447}.

Государство определяет экстремизм настолько широко, что этот термин охватывает большинство повседневных религиозных практик и уйгурские нормы вежливого поведения. Согласно Положению о борьбе с экстремизмом, признаки экстремизма включают в себя «вмешательство в свободу вероисповедания других лиц путем принуждения других к участию в религиозной деятельности», «препятствование общению, обмену или совместному проживанию с лицами других национальностей или других вероисповеданий», «вмешательство в культурную и развлекательную деятельность», «чересчур широкое применение концепции халяля с целью распространения халяля на другие области, помимо халяльной пищи, а также использование идеи того, что нечто не является халяльным, с целью отвергнуть что-либо или вмешаться в светскую жизнь других», «ношение или принуждение других к ношению паранджи, закрывающей лицо» и «распространение религиозного фанатизма посредством ношения недопустимой бороды или выбора имени». В 2015 году ряд уйгурских имен запретили за то, что они слишком исламские, а родителей обязали переназвать детей младше 16 лет, если те носили запрещенное имя{448}. В 2017 году местные власти начали наказывать людей, у которых слишком много детей, поскольку теперь и это тоже считается признаком религиозного экстремизма. Для КПК ислам лишь форма психического заболевания. Это является доказательством (если такое вообще необходимо), что исламофобия – не изобретение Запада{449}.

По обвинению в любом из ряда преступных деяний любой человек может оказаться в лагере, в том числе если у него наличествует криминальное прошлое или его когда-то уже обвиняли в сепаратизме, если он съездил за границу или у него есть там родственники, а также если он контактировал с иностранцами. Поездка в любую из 26 «чувствительных стран» – большинство являются государствами с мусульманским населением, в том числе все независимые государства Центральной Азии, Пакистан, Иран, Турция и арабские государства Ближнего Востока, однако в список вошли также Россия и Кения, – похоже, приведет к тюремному заключению{450}. «Иностранные связи» стали причиной того, что в лагерях оказался ряд уйгуров и казахов, которые даже не являются

1 ... 107 108 109 110 111 112 113 114 115 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий